*** Ни на следующее утро, ни в какой другой час, открытой агрессии "товарищ Хирург" ко мне больше не проявлял. Я, конечно, всячески пыталась обходить его стороной и не показываться на глаза (вероятней всего, как и он сам), но здание было не таким уж и большим, как раньше казалось. А посему нет-нет да сталкивались лицом к лицу: куда не пойду, где-то вдалеке непременно маячит, или же его голос доносится из какой-нибудь палаты, или сам внезапно выходит из-за поворота (что уже не скроешься). При всем при этом здоровались мы исключительно в присутствии чужих взоров, в остальном же - словно и не замечали друг друга. И, кстати, крыс к нему в комнату я больше не носила: думаю (да и судя по дальнейшему его поведению), одного раза было предостаточно, дабы толком все уяснить. Я без сомнений рада, что он больше не предъявлял ко мне претензий. В особенности, что приказа о переводе или каких-либо других открытых контрдействий в отношении меня не предпринимал. Однако страх и осадок остались и тяготили не на шутку, порой и вовсе выводя из себя. Вот что я ему сделала? Почему должна доказывать, что я - не гусь? Вот если бы хоть какой-нибудь повод дала усомниться, тогда понимаю. Но вот так, с самого начала, не зная, кто как и где... С первого взгляда возненавидеть и обвинить в самых страшных грехах? Да разве так можно?.. Выходит, можно.
*** - Анисия, срочно иди в операционную. Будешь помогать Соколову, - протараторила Валентина Ивановна и тут же поспешила дальше по коридору (по всей видимости, в ординаторскую). - Я? - казалось, кто-то приставил дуло к моему виску. Не услышала та. Быстрые шаги за ней, - Валентина Ивановна, почему я? Я же ни на одной операции еще не была. А может Попова или Цуканова? Они обычно... Замерла вдруг Черненко. Резкий разворот - и, перебивая мои слова: - Я же сказала, что ты. Чего переспрашивать? Они все и так там. Или ты чем-то серьезным занята? Замялась я от стыда: - Н-нет... - Вот и не трать время на пустые разговоры. Беги быстрее. Заждались уже. - Хорошо, - обреченно кивнула.
Это был один из самых жутких моментов моей жизни. Я шла воочию наблюдать за тем, как заживо будут резать человека. Да и ко всему придется работать рука об руку с тем, кто меня ненавидит больше всех на свете. И, главное, за что? Господи. Помоги... Пусть пронесет... Пусть кого-то другого назначат! Пусть сам этот индюк откажется от работы со мной. Хотя нет. Нельзя! Нельзя, что бы отказался. От этого еще больше проблем будет. Так! Успокойся. Выдохни - и выброси глупые мысли из головы. Всё хорошо. Я справлюсь! И не такое проходили! И не та-ко-е!
Глубокие вдохи, пытаясь прогнать тошноту. Конечности дрожали от страха, холодило все тело, словно перед собственной смертью. Словно на эшафот иду, а не помогать спасать раненого... Ну же, соберись!
*** Машинально постучала в дверь, оттягивая страшные события, но осознав абсурдность действий, тут же дернула полотно на себя и зашла внутрь. Операция уже началась. - Ну, наконец-то, - сам себе под нос пробормотал Федор Алексеевич. - Мой руки быстрее - и к нам, - шепнула на ухо мне Наталья и живо, обратно, кинулась к столу. - Зажим! - скомандовал врач. А после его голос стал едва ли различимый среди нарастающего шума работающего примуса, кипятящего воду. Неспешно подошла ближе (вытирая насухо руки) - и уставилась на разрезанный живот пациента. Кожа раздвинута, а наружу проступают красные мышцы. Повсюду кровь. Даже некогда белый стол сейчас больше напоминал снег, залитый красным вином. Тошнота вмиг подкатила к горлу - и единственное, на что я была способна в данный момент, так это в ужасе закрыть глаза и тут же отвернуться. - Не стой, протри инструменты! - гаркнула на ухо мне Попова. Вздрогнула я, широко распахнув веки. Невольный вдох - и запах крови заполнил весь разум. Нервно чиркнула зубами. Попытка совладать с собой. "Инструменты. Срочно протереть инструменты!" - приказываю себе, перекрикивая, нарастающее внутри, безумие. Мухой кинулась к подносу. Схватить баночку со спиртом - и глубоко вдохнуть, сменяя одни мысли на другие. Машинально скривиться от отвращения, но тут же и с облегчением выдохнуть. Быстрые, ловкие движения под контролем отрезвевшего рассудка. Пытаюсь судорожно вспомнить все то, что раньше изучала про подобную ситуацию. Желание не просто не обременять присутствующих, а всячески помочь облегчить сей нелегкий, героический труд умелых рук медперсонала. Принялась кипятить бинты... Косые взгляды на Хирурга. Сосредоточенный, он временами морщился, болезненно кривляясь, когда что-то не получалось, а временами коротко усмехался, глаза его загорались, будто только что познал истину бытия. Все это его упорство, отчаянная борьба за жизнь другого ценой собственных мучений, страха, чувства усталости и переживаний, были невероятными, и сродными, действительно, подвигу. Возможно, маленькому, как другим покажется. Но истинному подвигу, за который нельзя не отдать дань уважения. В какой-то момент мне даже стыдно стало за все то свое поведение, негодование в его сторону и надежды, что скоро тот покинет нас, отправившись в какой-нибудь другой госпиталь. А ведь я неправа изначально... Потому что даже те его нападки, в ночь своего приезда, ничто иное, как очередная, полная душевной боли, забота о людях, забота о тех, кто в этом очень нуждается... Руки Федора Алексеевича активно дергались, сверкая оголенными локтями, при этом пальцы выплясывали, словно у пианиста, или, даже, вышивальщицы: тщательно продуманные, точные движения мастерски творили невероятное чудо. Смерть отступала шаг за шагом, а на смену ей рождалась великая надежда. И вдруг наконец-то звук, такой приятный звонкий металлический шлепок: в цинковый тазик (что стоял на полу, у стола) полетел первый извлеченный осколок[9]...