Сейчас Миша, гордо подбоченившись, стоял на крыше, а мы, потрясенные и растерянные, смотрели на него снизу вверх, и очарованная девочка Маша, забыв об осторожности, прыгала и восторженно хлопала в ладоши, сияя драгоценными синими сейчас глазами.
– Ты здесь? – накинулась на нее Вера Нестеровна. – Опять без спроса?
Девочка понурилась, зеленая тоска налила ее глаза, отражавшие траву.
– Она тут с утра ошивается, – совершил донос Самоцветов и почему-то сразу перестал сочиться.
– А ты не ябедничай, – огрызнулась Вера Нестеровна.
Маша медленно, потерянно побрела прочь, чтобы спрятаться где-то поблизости.
– Мишка, мерзавец, спускайся сюда, – голос Веры Нестеровны звучал чуть устало, – надо надрать тебе уши.
Миша не откликнулся на соблазнительное предложение, он стоял, брезгливо выпятив нижнюю губу и презирая нас, как только может презирать сын неба жалких земных ползунов.
– Миша, спустись, мальчик, мама даст тебе в глаз, – попросила Вера Нестеровна.
Миша не внял, сохраняя свою высоту – в прямом и переносном смысле слова.
– Ты упадешь, дурачок, и сломаешь ручки-ножки. Сойди, сыночек, тебе ничего не будет… Ну, и черт с тобой! – Вера Нестеровна потянулась за сигаретами. – Нужен ты мне больно, такое барахло. Живи на крыше, бандит, мы с отцом другого сделаем.
Это Мишу не устраивало, он хотел остаться единственным. Юркнув в чердачное окно, он через мгновение оказался внизу. Но мать уже забыла о нем. Ее интересовало сейчас, почему верлибр не привился русской поэзии. Я этого не знал, но случившийся рядом Грациус – он упорно играл в рыболова, пропадая весь день на реке, – стал доказывать, что верлибром пользовались и пользуются поныне многие отечественные поэты…
Остаток дня прошел спокойно, если не считать появления за ужином человека, о котором мы с Грациусом как-то забыли. Он сидел, уткнувшись в толстый фолиант, и не поднял головы, чтобы поздороваться с нами, лишь буркнул что-то неотчетливо приветливое. Я высчитал, что это муж Веры Нестеровны. Запомнить его было трудно, поскольку он то сбривал, то вновь отращивал козлиную бородку. Был он светилом эндокринологии, в силу чего (закон контрастов) почти все время тратил на перевод Тита Ливия с латинского. И еще он часто болел радикулитом, поэтому мы не видели его до сих пор – очередной приступ. Естественно, что при таком недуге отпуск он проводил только в горах. Самое же удивительное, что истинным главой дома был этот молчун-невидимка, а не громогласная богатырша Вера Нестеровна Он вроде ни во что не вмешивался, но катилась семейная телега его волей и разумением. А еще более невероятно, что Вера Нестеровна была счастлива с ним.
Я заметил, что Грациус, который и сам не был вполне реален, смущен, даже напуган появлением этого полупризрака. Вспомнилось уальдовское: кентервилльский дух боялся привидений…
И снова была прекрасная ночь и петушиное утро…
Грациус соблазнил меня рыбалкой. Он ходил и на вечерние и на утренние зорьки, но без успеха. Это меня удивляло: за что бы ни брался Грациус, у него неизменно все получалось, и если в чистой, полноводной Угре был хоть один ершик, он должен был достаться Грациусу. «Раз в положенное время нет клева, значит, берет в бесклевье», – мудро решил Грациус, и мы отправились на машине знакомой дорогой, через комарино-слепнево-оводовый лес к тому месту, где однажды купались. В лесном коридоре крылатая нечисть так облепила лобовое стекло, что дорога пропала. И сколь ни сноровисто вел машину Грациус, нас так тряхнуло, что я едва не прошиб головой крышу. Водитель не пострадал. «А говорят, что у «Волги» тонкая жесть! – заметил Грациус. – Это же броня. Но и черепушка у вас тоже крепкая», – добавил он одобрительно, и мы вырвались из лесного сумрака в свет поляны.
Было настоящим удовольствием смотреть, как Грациус налаживает удильную снасть и надувает лодку, меня, «безрукого», он ни к чему не подпускал. У Грациуса необыкновенно умелые руки. Своими бледными, веснушчатыми тонкими пальцами он творит поистине чудеса может отремонтировать любую технику, склеить расколовшуюся на сто осколков фарфоровую чашку, так что не увидишь «швов», мастерски реставрирует иконы, картины, старинную мебель, неподражаем в карточных фокусах, требующих ловкости рук, – предметы исчезают, стоит ему проделать молниеносные пассы, равно и возникают из воздуха Дико думать такое о кристально честном Грациусе, но мне кажется, что в нем погиб гениальный карточный шулер.