Развеялось очарование момента – мотоцикл стоял теперь немой, совсем не грозный. Люди подходили к нему, прикасались, крутили руль. Кто-то полез в коляску, достал ключ, стал примерять его к гайкам на корпусе. Легко удалось открутить фару…
Через полчаса на место вернулись мотоциклисты. Парня они не догнали, но выглядели довольными жизнью. Один кусал сорванное по дороге яблоко.
От мотоцикла, что они оставили, остался только каркас.
Улица, разумеется, была пуста.
Евреи
- Да что же это происходит?.. – перешептывались сначала люди.
Немецкие солдаты ничего не понимали, но кивали, улыбались:
- Nicht zu Danken... Das ist unserer Job…[1]
В город вошли иные части – те, чьей высшей доблестью была борьба с мирным населением. Увенчанные двойной руной «зиг», мертвой головой, которая будто улыбалась с фуражек их офицеров, в город прибыла эйнзацгруппа.
Они разъезжали по городу, по предместьям, по селам. Устраивали облавы, хватали людей просто на улицах.
Национальность арестованных сначала определяли по обрезанию. Но вышел скандал – было ликвидировано сколько там мусульман. Дело вылезло наружу, получился скандал – мусульмане в политике Рейха рассматривались как союзники.
Случалось, устраивали обыски так, будто точно знали, где и кого найдут. По городу поползли слухи: кто-то уже работает на немцев, пишет им списки – коммунистов, евреев. И что в эти списки иногда попадают не коммунисты и не евреи, а просто личные враги пишущего. Или не враги вовсе, а вот, скажем, тот, у кого жена красивая.
И, действительно, хоть многие офицеры СС неплохо говорили по-русски или по-украински, при них стали появляться штатские из местных. Самое странное было в том, что и при советской власти переметнувшиеся занимали места не последние – секретарь городского совета, зоотехник и счетовод колхоза имени Калинина.
Не то чтоб это было совсем непривычно – на этой земле случалось всякое. Но переменился ветер, не поймешь, кого избегать, кого держаться, кого не злить… Не злить, не злить, никого не злить…. Закрыть двери, зашторить окна – на стук не отвечать. Если придут арестовывать – все равно войдут без стука, двери выбьют.
Затаиться, не мозолить глаза – может, о тебе не вспомнят, забудут?..
-//-
Былой помещик, с фамилией не то немецкой, не то турецкой когда-то в этом помещении держал коней. Хорошие кони были – может, и не самые быстрые, но выносливые, красивые…
Удивительно, но в лихолетье революций они уцелели, но вот в мирное время табун как-то сошел на нет. В советском колхозе это помещение определили под яблочный склад, но этой осенью его не успели набить яблоками. Здесь хранился иной урожай – человеческий. Евреи, собранные по всему городу, оказывались здесь. Их ловили, привозили сюда, бросали на холодный пол. Но людей не становилось больше. Каждое утро, чуть не с рассветом по списку вызывали сотни человек и уводили куда-то. Больше они не возвращались.
Евреи молились своему древнему богу. Чтоб тому было понятней, молитвы возносили на таком же древнем языке.
Немцы выглядели растерянными: иврита они не знали, им отчего-то казалось, что это язык тайный, что на нем заключенные совещаются, плетут какой-то заговор. Ведь не зря же их пугал по радио доктор Геббельс.
Большинство евреев же немецкий язык знало. Но некоторые предпочитали это скрывать. Была бы возможность – заткнули уши, чтоб не услышать такого, что убьет надежду.
Неизвестно как в барак с евреями попала странная пара: старик-слепой и его поводырь – девушка с лицом некрасивым, глупым, и ногами такими кривыми, что ходила она как хромая.
Порой евреи подходили к ним, пытались угостить куском хлеба, конфетами. Девочка будто бы была не против взять гостинец, но старик был неумолим:
- Уйдите, не трогайте нас! Мы не с вами! Мы не явреи!
В дальнем углу сарая сидели рядышком Зиновий Циберлович и его сын Марк.
Циберлович-старший казался сломленным.
Он считал себя умным.
В начале войны он скупил соль, муку. Когда цены взлетели до поднебесья, он продал товар, но не за жалкие бумажки, а только за золото, только за драгоценности.
- Еще одна война, - хвастался он сыну. - И мы будем такие же богатые, как этот сукин сын Ротшильд! Твой отец, безусловно, родился с золотой ложкой во рту!
То, что с приходом немцев он бежал из дома и потерял часть богатств, смущало мало. Ему удалось сговориться с шустрыми ребятами, так что он, может, еще будет и с гешефтом…
Он обосновался за городом, став на квартиру у немолодого вдовца. Платил тому ровно столько, чтоб тот оставался с утра до вечера беспробудно пьяным.