-//-
- Я не понял, как такое могло произойти! Что это за город такой!
Вольских был в бешенстве – и тому была причина.
Ночью советская авиация бомбила город. Акция эта была согласована с подпольем – мало того, подпольщики ночью должны были зажечь костры, дабы обозначить подъездные пути и промышленную зону, в которой немцы будто бы что-то налаживали. Костры были зажжены в срок – сам майор поджигал два таких. Но странное дело: к тому времени, как над Мироновым появились советские бомбардировщики, большинство костров было обнаружено и потушено немецкими патрулями.
Но даже не это было самым странным: в то же время почти в самом центре города разгорелись иные костры. Горели они в колодцах дворов, на огородах в невесть откуда взявшихся бочках. Поэтому с земли обнаружить их было довольно трудно, но с воздуха – запросто.
И бомбардиры выполнили свою задачу – выбросили груз на условленные знаки. Положим, немцы могли выйти на костры случайно, майор допускал и то, что среди подпольщиков есть провокатор…. Но нет – бомбардировка не была сорвана, просто кто-то переназначил цели.
Немцы? Положим, они хотели поднять недовольство местных против советских бомбардировок. Но отчего выбран центр, где немцев, наверное, большинство. Нет, не сходится…
Что делать теперь? Какое донесение слать в центр? Что отбомбились не там? Как им объяснить причину? Сделать вид, что все нормально: а если откроется правда?.. Может, это его так проверяют? Кто?
Уж лучше бы не было этой бомбардировки вовсе.
- Так что передать в центр?
Вольских наморщил лоб.
- Шифруйте и передавайте: «Бомбардировка прошла по ложным ориентирам. Имеются потери в подполье. Подозреваем наличие провокатора».
- Потери?
- Дождитесь, чтобы немцы кого-то арестовали. Неважно кого, неважно за что. И задним числом, запишите его в подполье. Я, вероятно, даже предоставлю рапорт на награждение…
- А провокатор?..
- Ай, - отмахнулся Вольских. - Я сам ничего не знаю, не понимаю.
Когда подпольщик удалился, майор с досады плюнул на пол, затем растер плевок сапогом.
Ведь казалось: война, время стать чистыми сердцем, жить не по лжи. Но ведь все равно врут, лгут, воруют…. Даже из самых благих намерений.
Ну, просто чтоб не выглядеть полным идиотом.
-//-
Провожать Гуся вызвался только Либин. По этому поводу облачился в свой лучший костюм с жилетом, до зеркального блеска начистил штиблеты.
Гусь выглядел еще лучше: немецкая форма сидела на нем просто изумительно – было видно, что шили ее под заказ. Из хорошей шерстяной ткани – ни ниточки вискозы. Шил хороший портной по фигуре. А на фигуру Гусь никогда не жаловался. На плечах золотом сияла косица капитанских погон.
На рукаве кителя была черная лента с темно-синими буквами «AFRIKAKORPS». К карману кителя был прикреплен Железный крест второй степени, от второй пуговицы, как и положено, шла красно-черная лента. Ниже креста был пришпилен серебряный овал с каской.
За отворот рукава Гусь заткнут пакет свернутых документов. Читались какие-то обрывки слов на немецком, но что именно там было – понять не представлялось возможным.
К запястью был пристегнут наручником маленький кейс.
Вокруг шеи была обмотана повязка.
Прощались в городском парке.
- Ну и кто ты теперь? – спросил Либин.
- Гауптман риттер Клаус Фон Гефлюгельвартер[1] служил в пятой легкой дивизии в составе корпуса «Африка». - Он указал на нарукавную ленту, затем коснулся рукой повязки на шее. - Был ранен под Тобруком. Находился на излечении в Висбадене. По заключению врачей, тропический климат не для меня, поэтому я откомандирован в распоряжение командования шестой моторизированной дивизии.
- Ты знаешь, как ведется в война в пустыне? Ты вообще в ней был?
- Видел из окошка поезда. Этого достаточно, чтоб представить все остальное.
- А это что такое? - спросил Либин, указав на овал под карманом.
- Значок за два ранения.
- И охота тебе таскать эти все бляшки? Они ведь, вероятно, номерные? По ним можно погореть.
- Еще больше подозрений вызывает офицер вовсе без наград, без таких вот лент и бляшек, как ты говоришь. Совсем недавно я был ранен. И если мне где-то придется раздеться, то первым вопросом будет: где мой серебряный знак за ранение.
Прошли по аллее. Под деревьями стояли тяжелые лавки. Меж ними возвышались бюсты. На бородатого Толстого смотрел довольно похожий на него Менделеев, на Белинского – Гоголь. Место напротив Достоевского было свободным. Кто бы там ни стоял раньше, немцам он был не угоден – бюст сброшен, постамент вывернут.
В парке было совсем пусто. Когда-то здесь гуляли влюбленные, мамаши вывозили своих детей подышать свежим воздухом. Но во время войны парк пришел в запустение. Любовь стала быстротечной – не до прогулок. Да и детей старались не показывать миру. И скрывали мир от детей, ждали, что он станет не таким ужасным.