Шуппе было на это наплевать. Ему сейчас был интересен лишь процесс смерти старика.
Пол вокруг исследователя был залит и измазан кровью. Кровь у старика телка из горла, рта и носа. Через секунду она стала течь медленнее и не в таком количестве, а ещё через секунды четыре, перестала идти вовсе. Старик скончался.
Лесогон подполз к телу на четвереньках и закрыл старику глаза.
— Зря он был таким упёртым. Мог бы ещё пожить. — Улыбка с лица Шуппе всё не слезала и не слезала. Лесогон решил содрать её с лица ублюдка сам.
Он вскочил на ноги и набросился на Шуппе. Тому ничего не стоило схватить его и ударить хорошенько по лицу, при этом смеясь.
Лесогон упал на пол, в лужу крови. Больше он не лез на рожон.
— Теперь ты мой пацан.
— Нет…
— Мой. Ещё как мой. Ты будешь мне служить, как верная псина. Даже вернее. А если не будешь, то…
— Никогда!!! — Закричал мальчик.
— Ты, что бляха сын этого старлея?! Тоже будешь упрямиться?! Видимо, тебе не хватило страданий на сегодня?! Ну, раз так, то пойдём за мной! Я дам тебе ещё один урок! Бойцы ведите его к газовой камере!
Лесогона вывели из пыточной и повели по дорожке в южную часть лагеря.
Возле самой стены там стояло не большое и жуткое строение. Это был металлический с прочной дверью с засовом. От куба шла труба к печи.
— Привести сюда заключённых из второго барака. — Приказал Шуппе.
Двадцать солдат побежали на восток, к ряду бараков.
— Сейчас мальчик ты увидишь всю силу моего убеждения. — Сказал Шуппе Лесогону на ушко, улыбаясь.
Из барака привели примерно шестьдесят человек.
— Каждого пятого раздеть и завести в камеру. — Приказал Шуппе.
Заключённые стали сопротивляться. Их усмеряли деревянными дубинками и прикладами автоматов. С людей срывали одежду и кидали их в камеру. Один из заключённых крикнул:
— Ублюдок евгенивый! Чтоб ты сдох страшной смертью! — Заключённого ударили в висок прикладом.
— Не надо! Прошу не надо! Я согласен! — Закричал Лесогон.
— Поздно мальчик. Я хочу научить тебя отвечать за свои поступки. Хочу, чтобы ты увидел, каким я бываю жестоким.
Заключённые с трудом вместились в камеру. Они там были почти как сельди в банке.
— Начинайте! — Отдал ужасный приказ Шуппе.
Здоровенный солдат наложил сушёных ядовитых растений в печку и поджог.
Минуты три ничего не происходило, но потом начался ад. Раздались приглушённые металлом крики. Людей в камере словно резали, рубили и жгли одновременно. Стали слышны сильные удары по металлу.
Лесогон упал на колени. У него почти не осталось слёз, но он всё равно рыдал.
Как? Почему он оказался здесь? Неужели он плохо молился богам? Или может он не соблюдал посты, или подумал однажды, о чём-то очень нехорошем? А может быть боги просто давно бросили жестокое людское племя?
Крики прекратили, как и удары. Наступила долгожданная тишина.
— Проветрить! — Приказал Шуппе.
Здоровый солдат подошёл к двери камеры и открыл у неё оконце. Из оконца повалил чёрно-зелёный дым.
Живых в камере не было. От смертоносной смеси сто процентная смертность.
— Вытащить тела, господин офицер? — Спросил палач.
— Нет. Открыть дверь.
Здоровяк повиновался. Он отпер массивную дверь. Из-за неё вышли остатки смертельного дыма.
Шуппе схватил мальчика за руку и поднял с колен.
— У меня для тебя плохие новости мальчик. Это был ещё не урок. — Шуппе потащил Лесогона к камере.
Парень всё понял. Он стал вырываться, но Шуппе ударил его и повёл дальше.
Подведя Лесогона к дверному проёму, Шуппе бросил его в этот чёрный проём.
Лесогон приземлился на чёрные, иссохшие тела, лежащие на полу в самых ужасных позах.
— Посидишь здесь ночку. Ну, до завтра. — Дверь хлопнула, и Лесогон остался один в темноте.
Стало невыносимо вонять чем-то. Мальчика вырвало. В штанах стало мокро от страха.
Под небольшой тяжестью Лесогона хрустели чёрные тела. Дым сжёг их, иссушил, сделал их бесполыми и одинаковыми, безглазыми и худыми.
Пол был покрыт их запёкшейся кровью и кожей.
Лесогон стал молиться. Больше ему было нечего делать. В такой ситуации человек может лишь молится. Выбраться из этого гроба всё равно нельзя.
***
На рассвете дверь открыли.
Сонный Лесогон молился всю ночь. Его колени болели и онемели.
— Ну, что ты не передумал ещё мне служить? — Спросил Шуппе, неизменно улыбаясь.
— Не передумал. Я согласен служить вам, делать все, что вы попросите, только не убивайте больше никого.
— Прекрасно. Ребята отведите его ко мне в дом. Пускай его бабушка помоет и переоденет.
Было приятно почувствовать свет и тепло, вдохнуть свежий, влажный воздух.
Шуппе ушёл по своим делам, а Лесогона отправили в его дом, который теперь не выглядел столь милым и уютным. Теперь он казался зловещим, покрытым кровью и гнилой плотью.
На пороге дома Лесогона ждала старушка. Она выгнала солдата, а потом повела мальчика в ванну.
Старушка была доброй и совсем не похожа на «чистую».
Лесогон снял грязный и провонявший трупами ОЗК и потихонечку залез в ванну. Вода была горяченькая, но приятная. Мыло тоже было приятным и душистым. Оно отлично отмыло грязь и избавилось от запаха пота.
— Ты мойся, а я тут пока постираю твою одёжку, а то от неё мочой попахивает.
Старушка набрала воды в таз и стала стирать рядом с ванной.
— Почему вы не такая? — Спроси Лесогон.
— Какая не такая?
— Не такая как другие «чистые».
— Потому-что я не одна из них. Я родом с земель НРИ. Очень давно, меня взяли в плен. Хотели меня в лагерь послать или на фронт в качестве пушечного мяса, но потом один чиновник узнал, что я работала в детском саду, и послал меня в семью фюрера, где нужно было ухаживать за маленьким мальчиком, который теперь вырос монстром. Ну, всё хватит болтать. Мойся.
Лесогон тёр себя мылом и мочалкой докрасна. Он не хотел, чтобы на его теле остался хотя бы один запах прошлого дня, или осталась мельчайшая грязинка прилипшая к телу Лесогона сегодня.
После мытья, старушка дала Лесогону чистую одежду. После накормила и уложила спать.
Сны были страшными, грязными и жестокими. Но был один не похожий на остальные сны. В нём пожилой мужчина с длинной бородой сказал Лесогону: «Я скоро за тобой приду.».
Глава 7. Ублюдки
Разбитая губа покрылась коркой, которая кровоточила при каждом лишнем движении. Глаз с трудом, но открывался. Щека стала менее синей. Даже палец вылечен.
Степан сидел в карете одетый в форму штрафбата. Вместе с ним были ещё десять человек, максимально близко севших друг к другу, а так же собака.
Собака была размером с лайку, да и по внешности на неё была похожа. Спину и некоторые участки голову у неё покрывал прочный, но тонкий панцирь, коричневого цвет. Всё остальное тело пса покрывала чешуя вперемешку с шерстью. Глаза у пса были очень милые и красивые, светло-зелёного цвета.
Это был пёс Степана. Перед его отъездом из Сталинграда, пса подарила ему жена. Он не боевой, а охотничий, так что взять его разрешили. И ещё пёс этот недоросль. Он в два раза меньше своих сородичей, добрее и совсем неагрессивный.
Степан погладил пса по макушке. Тот гавкнул от удовольствия. Хороший пёс. Степан назвал его Шарик. Это банально, но зато запомнить легко.
Карета была герметична, если на словах конечно, но на самом деле в её корпусе были отверстия и трещины, через которые просачивался ядовитый воздух леса.
В центре кареты была установлена небольшая печка. Хворост к ней находился под ногами одного из пассажиров этого сверх комфортабельного средства передвижения.
Пёс гавкнул пару раз, да язык высунул.
— Заткни свою псину! — Крикнул обозлённо пассажир напротив. Даже сквозь его форму было видно, что это бывший зек, уголовник. Таких товарищей как этот даже в штрафбат не берут. Они обычно в ГУЛАГе до смерти работают, или бандитской деятельностью занимаются. А вот в восточную линию крепостей всех берут. Насильник? Ты нам подойдёшь. Убийца тем-более подойдёт. Воришка? Тогда лучше на фронт отправляйтесь, смывайте позор кровью.