— С тридцати метров в рябчика попадете? — спрашиваю.
— Со ста, — отвечает, — да нет, со ста пятидесяти. — Посидел, помолчал. — И с двухсот смогу, наверное.
Через день мы с проводником поднялись на хребет Чувальский Камень, пройдя по бурелому, болотам, по траве и ягелю горной тундры двадцать пять километров.
— Сейчас нам очень нужны инспектора, честные и подготовленные кадры, фанатики, — говорил Рафаэль Идрисов. — К нам приезжают люди из Москвы, Санкт-Петербурга…
С Чувала мы спускались по старой французской дороге, названной так в честь совместного предприятия по добыче руды, созданного еще в начале века. Впереди, не сворачивая, шли свежие медвежьи следы. На случай обороны Яков приготовил оружие. Но только глухари тревожили первобытную тишину тайги, разгоняя воздух широкими крыльями.
Ничего подозрительного в своем тексте двухлетней давности я не обнаружил. Хита — это не та компания, которая вспоминает о тебе через такое время. Да и кому нужны эти камешки…
Я лежал на кровати и в тысячный раз рассматривал золотые корешки словаря Даля, энциклопедий и поэтических антологий, стоявших передо мной на полках, от пола до потолка. Ничему эти книги меня не научили.
Конечно, не все случившееся в тайге и достойное золотого пера я вспомнил в газетном очерке. Например, ничего не сказал о пяти оставшихся сухарях.
О том, что продукты кончились, мы догадались утром, во время завтрака. На равнине, по старой французской дороге, по скользкой тропе, идущей по прямой просеке, Яков двигался впереди с так называемым оружием — ракетницей, в ствол которой был вставлен патрон двенадцатого калибра, державшийся с помощью свитка бересты. Патронов было два — и ровно два раза Яков пытался подстрелить вспугнутых нами глухарей, которые, шумя широкими крыльями, взлетали из низких черничников. Но ракетница не ружье, поэтому мы молча готовили себя к голодной смерти.
К Вишере вышли часам к четырем. Разглядели на другом берегу уазик и пятерых пьяных мужиков. Они жарили на костре рыбу, наверное хариуса, пили водку и демонстративно не обращали на нас никакого внимания. Не прошло и пяти минут, как Югринов пожалел о том, что израсходовал последний патрон. Я кричал, но вскоре появилось такое ощущение, будто рыбаки уже не могли не только поднять головы, но и повернуть их. Что делать, мы раскатали болотники до самого достоинства и пошли вброд — Яков знал место, где глубина позволяла. И только тогда один из рыбаков поднялся, потом спустился к воде и сел в небольшую деревянную лодку с экспонатом местного музея на корме, напоминавшим подвесной мотор.
Откуда у приезжих лодка, я понял потом: старик, приплывший за нами, оказался из местных — поднялся до 71-го квартала от Ваи.
Вечером я сидел с ним, когда остальные спали прямо на земле, разбросанные вокруг костра будто взрывом гранаты. Я выпил всего кружку водки, а рыбаки черпали ее алюминиевыми ковшами. Лодка, водка и молодка… Старик, Николай Михайлович, проработал всю жизнь на лесоповале, поэтому, естественно, в разговоре дошли и до репрессированных.
— Я слышал тут одну историю, — старик прищурился — от дыма костра или только что прикуренной «примы» то ли еще от чего. — Одни говорят, дело на Шудье было, где мраморы цветные, другие — мол, у Тулыма. Мне ее рассказал бывалый мужик, он в сороковых-пятидесятых лесником был на Белее, в верховьях. А в поселке до сих пор живет его приемный сын… В общем, осенью, в тридцать четвертом, на один кордон забросили семью донских казаков, с тремя малолетками. Без оружия и припасов. А попали они в страшную зиму — все заболели. Дорогу замело, а других дорог они не знали, лыж не было… Южные люди, к тайге не приспособленные. Тут местные не выдерживают, а эти… Женщина умерла — муж похоронил ее…
Старик замолчал, затянулся крепкой сигареткой. Заметно слезившимися глазами он смотрел мимо меня, куда-то левее и вверх, на звездное небо.
— Месяц он кормил детей мясом, человеческим, понемногу, говорил им, что ловил капканами зайцев… Такая вот история…
Я курил и тоже наблюдал, как искры от костра улетают к далеким, теплым бахтияровским звездам. Я даже не пытался шевельнуть мозгами, чтобы понять планету, обитаемый остров, на который меня случайно занесло во время девятибалльного шторма в космосе, разбившего наш корабль о прибрежные скалы. Я не пытался сделать то, чего не мог сделать по своей природе, чужеродной этой ненавистной мне, мерзкой планете.
Думать оказался способен только на следующий день. Ходить по улицам в ожидании собственной смерти не очень хотелось, поэтому остаток жизни я продолжал посвящать вычислению тех, кто с редакторской амбицией решил значительно сократить текст великолепной рукописи из бессмертной серии «Жизнь замечательных людей». Сначала вычислить, а потом действовать. Самому. Мои мобильные друзья, которым на подъеме тормозить нельзя — по правилам дорожного движения, заняты оптовыми закупками зерна в Казахстане. А демократы — подозрительные лица… Деморализованный народ уже давно не в счет. Остается надеяться на пособие для анонимного лечения. Не спешить — сначала вычислить… Как-то я спросил у отца, сидя в кабине его грузовика, почему он, шофер первого класса с сорокалетним стажем, награжденный почетным знаком «За безаварийность», позволяет обгонять себя на дороге молодым наглецам. И ответ отца запомнил на всю жизнь: «Я слишком много мозгов в кюветах видел…»