Внутри меня всё разрывалось на части. Я чувствовала его боль, как свою, но вместе с этим во мне бушевала злость, непримиримая и горькая. Он влез в мой мир, заставил меня столкнуться с тем, что я так долго прятала. А теперь ждал, что я пойму и приму его чувства, когда сама была не уверена ни в чём.
Я молча отвернулась и залезла в машину, не желая больше видеть его глаза, полные боли и отчаяния. Дверь захлопнулась с глухим стуком, словно точка в этом разговоре.
Саша так и остался стоять снаружи, один посреди снега, словно отрезанный от меня и от того, что только что произошло.
27
Оставшаяся часть новогодней ночи прошла в тишине, наполненной тяжестью того, что мы не могли выразить словами. Мы вернулись, и ни один из нас не проронил ни слова. Не было привычного обмена взглядами, прикосновений или прощального поцелуя перед тем, как разойтись по комнатам. Это молчание было гулким и болезненным, словно каждый из нас знал, что сделал что-то не так, но не был готов признаться в этом даже самому себе.
Я свернулась клубочком на своей маленькой кровати, обхватив подушку руками, и слёзы, которые сдерживала несколько часов, тихо потекли по щекам. Моя злость, столь яркая накануне, уступила место глубокому чувству вины. Я видела, как мои слова ударили по нему, как опустошили его. И понимала, что сделала это намеренно, ослеплённая обидой, как ребёнок, который, чувствуя себя уязвимым, пытается ранить другого.
Любила ли я его? Не знаю. Я не могла найти в себе ответа на этот вопрос. Я знала, что такое любовь к родителям, к друзьям. Это было тёплое, спокойное чувство, наполненное уверенностью и теплотой. Но то, что я испытывала к Саше, было другим — мощным, непознанным, сложным. Это не давало мне покоя, наполняло внутренним огнём и тревогой. И я не могла понять, была ли это любовь или что-то другое, что было мне раньше незнакомо.
А утром мы полетели на буровую, куда не было даже зимников. Полет был согласован заранее, отменить его не удалось бы даже если бы я попросила, тем более что с нами летел и представитель заказчика — главный геолог компании «Сияние» и его пресс-секретарь, молодой парнишка возраста Влада. Саша был сдержан и спокоен, со мной почти не разговаривал, если только по делу, но при посадке в вертолет, когда я покачнулась, уверенно подхватил за локоть — так быстро и четко, на автомате.
Погода была морозная и ясная, небо — безоблачное, настолько холодное и свежее, что захватывало дух. Михаил Борисович, улыбаясь и шутя, весело обсуждал с Сашей какие-то детали работы, и было очевидно, что они давно знакомы друг с другом. Но за всей этой показной легкостью я видела, что Саша не был таким, как обычно. Под его спокойной улыбкой и непринужденными репликами скрывалась глухая тоска и боль, которые я не могла игнорировать. Они будто всегда были рядом, в каждом его взгляде, в каждом коротком движении.
Я сидела молча, погруженная в свои мысли. Те слова, которые я сказала ему вчера, крутились в моей голове снова и снова. Я понимала, что ранила его глубже, чем намеревалась, и теперь мы оба оказались в этой тишине, в которой не было места для объяснений или извинений.
— Вам холодно не будет? — поддерживая разговор, спросила я парня, кивая на его брючки и легкую куртку.
— Ой, да что там, прилетим, пожмем руки, сделаем фото, перекусим и улетим. Делов-то на несколько часов, из которых большую часть времени проведем в воздухе, — беспечно махнул он рукой, чуть презрительно глядя на мою утепленную одежду. — Вы из Москвы?
— Да, — я не стала вдаваться в подробности, отмечая, что и геолог одет довольно легко, хоть и теплее, чем мой спутник.
— Я тоже, — признался он. — Закончил вышку, а потом малость накосячил и батя меня сюда сослал. Пиздец, жопа мира! — он будто бы увидел во мне ту, которая должна его понять.
Я смотрела в окно, ощущая, как далекий от меня разговор с молодым парнем звучит где-то на периферии моего сознания. Его беспечные слова и жалобы на «жопу мира» казались далекими и пустыми по сравнению с тем, что крутилось в моей голове. Вертолет летел над бескрайним зеленым океаном тайги, и в этот момент я ощущала себя маленькой частичкой чего-то огромного и древнего. Этот мир был живым, дышащим, полным опасностей и загадок, как и наши с Сашей отношения, которые сейчас были завуалированы обидой и молчанием.
Парень продолжал говорить, его голос был наполнен снисходительностью, а иногда даже презрением. Он явно не понимал, где находится, и для него это было просто временным неудобством, наказанием от отца. В отличие от него, я ощущала глубокое уважение к этому месту и людям, которые здесь работали, и понимала, как мало он ценит всё это.