— Ну да, — уже мягче сказал Гончаров, — я об этом слышал. И что вас рекомендовал в качестве президента компании Трубецкой, тоже знаю. Но вот насчет здоровья Дубцова… Он о голову кирпичи колоть мог.
— Вот и докололся, — спокойно сказала Оля.
— А вы знаете, Оля, почему я с вами так жестко разговариваю, — усмехнулся Гончаров, — да потому, что и мне приходят порой в голову довольно гнусные мысли. Настолько гнусные, что я с вами поделиться не могу. И гнусные желания тоже. Я грешник, Оля.
— Я так понимаю, ваши терзания к политике отношения не имеют?
— Абсолютно никакого, но я вас хорошо понимаю. Когда начались в стране перемены… как бы поточнее сформулировать. Я понял, что могу делать то, чего раньше не посмел бы. Помните популярную фразочку — разрешено то, что не запрещено, — так вот, я скоро понял, что на самом деле разрешено почти все.
— Покайтесь, Гончаров, вам будет легче.
— Я и каюсь.
— Да нет у вас никаких грехов, — улыбнулась Оля, — какие-нибудь терзания насчет совращенных пациенток.
Гончаров посмотрел на Олю неприязненно. Облизал сухие губы. Передернул плечами.
— Если коротко, — сказал он, — вы мне интересны потому, что идете к своей цели без колебаний. Я так не могу.
— Митя, у нас с вами пошел совершенно дурацкий разговор, — заметила Оля, — я ничего не знаю о ваших грехах, и они мне неинтересны. Но я вижу: вы хотите что-то сказать и боитесь. Ну коль боитесь — не говорите. Что вы все жметесь?
— Вас, Оля, можно любить, а можно ненавидеть.
— Не переживайте, Митя. По-моему, вы всегда оправдаетесь в собственных глазах.
Гончаров поднялся с кресла, постоял в раздумье и сказал:
— Что бы ни случилось, я, Оля, вам друг.
— Хорошо, я запомню.
В этот день Оля обязательно должна была попасть на могилу Старкова. Она не была там уже неделю. Но Тимофеев попросил Олю сходить на встречу с одним политиком-оппозиционером и поделиться потом с Гавриилом Федоровичем своими впечатлениями.
Оля вошла в переполненный небольшой зальчик какого-то ДК и пристроилась у стенки. Но ей почти сразу же уступил место мужчина лет сорока пяти. Он так дружески улыбнулся, что Оле оставалось поблагодарить и улыбнуться в ответ.
Она села, осмотрелась. Люди были в основном предпенсионного и пенсионного возраста. Но выражение их лиц было особенное. В обычной московской толпе люди выглядели понурыми, утомленными и немного испуганными. Здесь же каждое лицо выражало отчаянную, злую решимость бороться.
Рядом с Олей сидела полная женщина лет пятидесяти в очках. В смуглых рабочих руках она держала одну из оппозиционных газет. Видно, читала ее в ожидании политика.
На трибуне в это время стоял высокий нескладный мужчина. Он надсадно выкрикивал фразы-лозунги. Оля поморщилась и поймала на себе внимательный взгляд сидевшей рядом женщины.
— Он неглупый мужик, — кивнула она в сторону выступавшего, — но не оратор. А вы, если хотите, вот эту статью почитайте.
Женщина ткнула пальцем с коротко подстриженным ногтем в заголовок одной из статей.
«Похоже, они все тут друг к другу относятся как родные», — подумала Оля и взяла газету, начала читать статью.
Но тут по залу прокатился шум, аплодисменты, кто-то даже встал. Через зальчик упругой походкой шагал высокий, еще молодой человек в хорошо сшитом костюме.
Выступавший оборвал свою пламенную речь на полуслове и, застенчиво улыбаясь, уступил место политику. Скуластое лицо того порозовело. Он, кажется, волновался; окинув беглым взглядом зал, помрачнел. Наверное, он хотел видеть здесь более молодых людей, но ему выбирать не приходилось.
Он начал медленно, как бы с трудом подбирая слова: не выступал, а беседовал с присутствующими. Минут пять он давал собственную оценку расстановке сил на политической арене.
Но его перебили выкриком из зала: «Вы лучше скажите, почему русский народ спит?»
Политик нервным движением провел по лицу и замолчал.
— Зачем перебили! — крикнул один из слушателей.
— Правильный вопрос, — тихо сказал политик и на лице его появилось выражение страдания, — но я бы сказал, что народ уже просыпается. Для нас сейчас главное — не возненавидеть свой собственный народ. А многие мои знакомые к этому близки… Для меня страшно не то, что русские люди могут не проснуться, а то, что пробуждение их будет настолько быстрым и неожиданным… и как бы опять мы дров не наломали.
Оле нравился политик. Она почувствовала в нем личность. Ей было приятно, что, несмотря на свою почти барскую внешность, он обращался с людьми как равный с равными. Без заигрывания и высокомерия. Но Оля не могла представить себя его соратницей. На какую роль она годилась? На роль секретарши? Нет. Она выбрала верную дорогу. Рутинная работа партийных функционеров не по ней.