Политик говорил еще минут пятнадцать-двадцать, а потом, извинившись перед присутствующими, все той же упругой походкой вышел из зала.
Ему от души похлопали.
— Спасибо, — вернула Оля газету своей соседке, — я просмотрела. Очень интересно.
— Всего доброго вам, — откликнулась та.
Оля села за руль машины, (прошла неделя, как она отказалась от услуг шофера) и, вырулив на широкое шоссе, стала продумывать, в каких именно выражениях она обрисует Тимофееву обстановку на данном собрании и выразит свое отношение к политику. Гавриил Федорович для Оли во многом был непонятен, но она знала наверняка: он ничего не делает просто так…
Пока Оля добралась до подмосковного кладбища, уже стемнело. Она вошла в центральные ворота. Навстречу ей попались две пожилые женщины. Они брели, поддерживая друг друга под руки.
— Господи, — слабым голосом сказала одна из них, — с кем ни встретишься, кого давно не видел, одна новость — кто-то из знакомых помер.
— Так в жизни никакого интереса не стало, — отвечала ей подруга, — чего за нее, такую, цепляться.
Под темными елями было совсем темно, но Оля уверенно пробиралась по узенькой дорожке в самый конец кладбища. Пронзительно резко пахло хвоей. Стояла поразительная тишина.
Вот и скромная, но ухоженная могила Станислава Юрьевича с православным крестом из нержавающего металла.
Оля села на лавочку. Достала из сумки бутылку водки, хлеб и зерно для птиц. Свернув бутылочную пробку, она налила в стакан, стоявший рядом с крестом, и сверху положила кусок черного хлеба.
Ни страха, ни тоски Оля не испытывала. Напротив, душа ее была безмятежно спокойна. Бывший комбат прошел свой путь до конца, не изменив ни себе, ни своей стране…
…Копатель могил, как он сам себя называл, Андрей Гусляров проснулся от холода. Сегодня он своими дружками хоронил одного богатого «клиента». Деньжищ бригаде отвалили кучу. Пили и закусывали тут же, недалеко от свежей могилы. Было хорошо и приятно, как никогда. Во-первых, концы отдал не какой-то там работяга или пенсионер, а человек богатый и нестарый. Это любому удовольствие доставит. Значит есть еще правда на земле. И богатенькие не вечно живут. Во-вторых, водка была отличная, и закусывали не яблочком, а жареным мясом. Пили, ели и философствовали. Бригада подобралась один к одному. Гусляров в прошлом художник. Второй — инженер, а третий — преподаватель музыки, но тоже в прошлом, конечно.
— Нет счастья на земле ни для кого, — рассуждал музыкант, — любого великого возьми, хоть Моцарта с Чайковским или Бетховена, — все глубоко несчастные люди. Музыка их вечная, а им-то что с того?
— Вечного ничего нет, — мягко возразил Гусляров, — ну пятьсот или тысячу лет будут помнить твоего Чайковского, а потом забудут. Всех и все забывают.
— Да и кому помнить, — поддержал приятную тему бывший инженер, — сколько человечеству осталось? Сами себя и перетравим.
Затем беседа стала носить более бессвязный характер. Ну и финиш! Гусляров, продрогший и протрезвевший, валялся там, где стояли все трое.
— Бросили, сволочи, — лязгая зубами, прохрипел Гусляров.
Бросили, ибо тащить на себе стокилограммового Гуслярова не могли. Такое уже случалось.
Бывший художник встал на колени, ощущая боль во всем теле. К тому же его сотрясал похмельный озноб. Он беззвучно заплакал.
Но слух его уловил некий шорох, а глаза увидели в нескольких шагах тетку (так показалось Гуслярову). Она налила в стакан водки и поставила стакан под крест. Вот счастье привалило! Осталось дождаться, когда тетка уйдет. И страстно желаемый алкоголь весело побежит по суженным сосуда Гуслярова.
Однако нет гармонии в мире. Тетка закинула ногу на ногу, закурила и стала что-то бормотать. Гусляров понял, что так она может сидеть часа два. Он столько ждать не мог. Оставалось одно — взять бабу на испуг. Гусляров оглянулся вокруг. Ни души и темень.
Медленно-медленно он все-таки поднялся с колен и пошел на тетку. При его двухметровом росте он и мужика мог легко напугать в темноте да еще на кладбище.
К его удивлению, увидев его, тетка не охнула, не испугалась, а продолжала спокойно сидеть. Сделав по направлению к ней еще несколько шагов. Гусляров понял, что тетка на самом деле оказалась молодой женщиной в короткой меховой шубке.
— Ты что, — сказал испуганно он, — не боишься меня?
— Дурак, — ответила Оля, — если сделаешь еще шаг, пристрелю.