В ответ на это Оля заявила, что не верит ни одному слову Дубцова.
Гавриил Федорович заинтересовался. Откуда такое недоверие? И Оля, немного смутившись, сказала, что чувствует неискренность Дубцова.
Тот не удивился и заметил, что интуиция у женщин более развита, чем у мужчин.
— Мы можем, наконец, встретиться со Славой?
— Станислав уехал… в командировку.
Оля постаралась, чтобы лицо ее осталось спокойным.
Тимофеев внимательно взглянул на нее и, чуть улыбнувшись, распрощался.
Когда Оля зашла в квартиру, то неприятно удивилась тому, что отец с Клавой сидели за столом голова к голове. И он, и она с неудовольствием посмотрели на Олю.
— Оленька, ты хочешь есть? — с фальшивой радостью поднялась ей навстречу Клава.
Отец ушел в свою комнату.
Оля неспешно ела макароны с острой приправой и думала. Можно было все оставить как есть, но это будет несправедливо.
— Ты знаешь, — сказала она спокойно, почти равнодушно, — я слышала ваш разговор с Вадиком, когда он тебя провожал. Ей-Богу, случайно получилось. Но я не жалею. Теперь я знаю — ты лгунья. Ты можешь в любой момент переселиться к парню, но чего-то ждешь и врешь ему и мне, и… отцу. По вашим лицам я поняла, вы опять нашли общий язык?
Клава слушала и казалась смущенной, но самую малость. Она слишком хорошо знала Олю, чтобы не понимать, чем закончится разговор.
— Как ты думаешь, — кусая губы, зло спросила она, — от твоей принципиальности будет кому-то польза? Мне? Твоему отцу? Вадику? Тебе?
— Я уже давно непринципиальный человек, — отхлебывая горячего чаю, сказала Оля, — но я боюсь лгущих людей.
— Врешь, ты никого и ничего не боишься. Какая тебе разница, сплю я с твоим отцом или нет? Если ему хорошо со мной, причем тут ты?
Оля вздохнула. Конечно, отцу было хорошо с уютной и красивой Клавой, и Вадика он как-нибудь переживет. Но разве дело в этом? Лживая женщина живет в их доме, и цель ее проживания небескорыстна. В какой-то ситуации она станет просто опасна.
— Я уйду отсюда, — всхлипнула Клава, — я знала, что этим все кончится, но и ты и твой отец без меня не расцветете.
— В чем дело, девочки? Вы ругаетесь? — появился Дориан Иванович. — Никогда не мог предположить, что вы можете поссориться.
— Я пью чай, — хладнокровно ответила Оля.
— Извините, Дориан Иванович, — зарыдала Клава, — я ухожу из вашего дома.
— Куда? Почему? Зачем?
Художник театрально развел руками и не менее театрально схватился за голову.
— Если ты думаешь, — выпалила Клава, — что я мечу на вашу квартирку, ты глубоко ошибаешься.
Эта фраза стала ключевой. После нее обе женщины почувствовали в друг друге врагов. Меньше всего Оля думала о квартире, но Клава проговорилась. С дурами такое случается часто.
— Какая квартира, девочки? Что вы не поделили?
Оле не хотелось быть жестокой, но дальше молчать она не могла.
— Папа, перестань прикидываться дураком, — сказала она строго и пренебрежительно, — ты достаточно умен, чтобы не видеть, чего именно от тебя ждет Клава.
Дориан Иванович сел на стул, поправил воротник рубашки, отвел свой взгляд от Олиных насмешливых глаз и сказал:
— Если бы ты знала, как в эти минуты ты похожа на свою мать.
— Может быть, — согласилась Оля, — но вы-то от моего сходства лучше не становитесь.
Что может быть смешнее и отвратительнее, чем старик и молодая женщина у него на содержании?
Оля не произнесла вслух эту фразу, но этого и не требовалось. Зная хорошо Олю, Дориан Иванович и Клава поняли, что она подумала именно о чем-то подобном.
— Неправда, если ты думаешь, что я шлюха, — давясь слезами и держа руку на горле, сказала Клава, — я всегда хорошо относилась к твоему отцу. Неправда… — выкрикнула она хрипло и почти бегом бросилась собирать чемоданы.
— Дочка, — тяжело дыша и с состраданием глядя на Олю, сказал Дориан Иванович, — я не пойму, что тобой движет? То ты заставила меня оставить Клаву, то выгоняешь ее из дома.
— Мною движет целесообразность и рационализм, — ответила Оля.
— Вот как! — усмехнулся Дориан Иванович. — А мне ты всегда казалась такой импульсивной.
— Эта лгунья должна уйти из нашего дома, — заявила Оля, — рано или поздно ты скажешь мне спасибо.
— Я дожил до шестидесяти лет, — сказал художник, — но я глуп, как младенец. Я ничего не понимаю в искусстве. До сих пор в нем для меня одни загадки. Я не понимаю философии и политики. И почти не понимаю людей.