В машине Дима стал ругаться. Он облегчал себе душу самой черной бранью. Его тошнило.
Когда он утих, Иван сказал хмуро:
— А чего ты, собственно, от нее хотел? Сам же говорил, что она с двенадцати лет… около мужиков пасется. У нее душа изуродована. А тебе она бесплатно дала.
— Я понял, — сказал Дима, — тот коротконогий жирный тип в куртке… он всегда возле машины крутился, когда я уезжал, он тоже спал с ней.
— Дурак, — ласково сказал Иван, — она же тебе все сразу объяснила. Она же не строила из себя принцессу или, хуже того, целку. Она сходу объявила, кто она есть, и дала понять, чего от нее можно ожидать. Проснись, Дима, посмотри, какая жизнь вокруг тебя. Подумай, кем ты сам стал, а после этого от других добродетельности требуй.
Дима замолчал и за несколько часов не произнес ни слова. Старкову было жаль его, но он почувствовал в словах Ивана правду. Он ведь и сам так думал. Кто они такие, чтобы судить людей?
— Я же, комбат, говорил, что эта баба сделает из Димки человека, — сказал Иван, — а то он к девкам как курсант-первокурсник относится. А нам никого любить нельзя. Самих-то себя любить нельзя. Слышь, Дим? Молчишь? Правильно делаешь.
В аэропорту встретились с Фроловым и его ребятами. Старков не ожидал, что так обрадуется им. Что значит, связаны одной цепью.
Перелет оказался тяжелым. Самолет сел на промежуточном аэродроме. Оказалось, из-за неполадок в двигателе. Стюардесса сообщила об этом так буднично, словно у них каждый день такое случалось. А может быть, и случалось. Кто теперь и за что отвечает?
А пока пришлось сидеть в зале ожидания. Фролов сел рядом со Старковым и спросил:
— Вы находите, что в прошлый раз я действовал слишком жестко?
«Милый, — подумал Станислав Юрьевич, — это по-другому называется. Жестко в хоккее действуют, а ты людей убивал».
Но после той лекции, что Иван прочел Диме, Станиславу Юрьевичу морализировать не хотелось. И он заговорил с Фроловым о церкви. Тот охотно поддержал разговор. По его словам, он не смог бы сохранять душевное равновесие, если бы не церковь. Он хорошо осознавал, что был страшным грешником, но молитвы помогали ему.
— Мы с вами проводим очистительную работу, — сказал Фролов, — может быть, нам зачтется.
В зале ожидания было душно. Утомленные люди с бледными лицами ерзали на пластмассовых креслах. Пахло шашлыками, кофе и еще тем особым, непередаваемым, связанным с аэропортом, — пахло цивилизацией.
Напротив Старкова пассажиры переругивались. Парень лет двадцати слушал радио. Постоянно шла информация о противостоянии президента и парламента.
Сидевшая рядом с парнем пожилая чета ссорилась. Мужчина с темным худым лицом в измятой кроличьей шапке не мог сам попросить парня выключить приемник и срывал злость на жене.
— А ты за них всех ходила голосовать, дура! Они теперь войну начнут.
Женщина лет пятидесяти пяти с прекрасным русским лицом успокаивающе гладила мужа по рукаву его старого пальто и философски отвечала:
— Что ж теперь сделаешь, начнут так начнут.
Ее добрые глаза смотрели на мужа, словно он был ребенок, капризный, но замечательный, которому следовало все прощать.
— Дура ты, дура, — шипел в неистовстве мужчина, оглядывая окружающих горячими черными глазами, — им-то что, они все чего-то поделить не могут. Поделят и помирятся, а мы… э-э! — он махнул рукой и на какое-то время замолчал. Но не утерпел и начал снова:
— Есть же идиоты, слушают приемник с утра до вечера.
Парень с лошадиным добродушным лицом перестал крутить ручку транзистора и откликнулся:
— Хоть какое развлечение, отец. Я пошел к буфетчице, покадриться хотел, она меня отшила.
— Ты женат? — резко спросил мужчина.
— Не-а!
— Женись, сразу веселее будет.
— Да я бы рад, но никто меня, сироту, не берет. Кому рылом не вышел, кому еще чем.
Мужчина, явно польщенный, что с ним разговаривают вежливо и даже немного заискивающе, сказал нравоучительно:
— А ты в бизнесмены иди, денег много будет, и баба найдется.
— Отец, мне тоже так казалось, — сморщился парень в улыбке. Бабы-то находятся, только какие?
— Ты хочешь сказать, что бизнесмен?
— Да вроде того.
— Непохож.
Парень вытащил из внутреннего кармана теплой куртки кошелек и показал пачку пятидесятитысячных купюр.
— Что ж ты вытащил напоказ, — прошипел мужчина, — увидят, ограбят. Хорошо, что рядом с нами люди все приличные сидят, — скользнул он глазами по Старкову и Фролову.
Старкову стало смешно.
— Пусть ограбят, — сказал парень, — я еще заработаю. Но без денег, отец, невесело, а с ними тоже ничего хорошего.