Через год утром на шоссейной дороге в нижней части Бадемлика люди заметили пеших солдат в серых оборванных шинелях. Они двигались за обозом и крытым фургоном, груженным ранеными.
«Кто это? — рассуждали жители. — Опять немцы? Нет, это похоже на лазарет с охраной из какой-то неизвестной еще нам армии. Вот еще войска…»
К вечеру на площади у фонтана стали раздаваться ружейные выстрелы. Мидат прибежал домой.
— Отец… отец! — кричал он, еле переводя дыхание. — Там расстреливают наших! Кто они, эти солдаты?
— Белые. Врангелевцы.
— Врангелевцы! О аллах! — воскликнула Тензиле-енге. — Теперь пришли они… Кого они расстреливают?
— Тех, кто помогал большевикам. Экрем-ага убит. Труп его лежит возле фонтана.
— Экрем убит? Сын Зеиде? О несчастная женщина!
— Вот они! Сюда идут! — сказал Мидат, показывая рукой в сторону кофейни. — Ищут дядю Сеттара.
— Сеттара? — удивился Саледин-ага. — Как же это? Тогда они не пощадят и нас… за Рустема? А это что? — спросил Саледин-ага, вдруг заметив, что со двора Зеиде два солдата выгоняют корову. — Мидат, сын мой, выведи лошадь в сад и скачи скорей в чаир. Быстро, сынок! Иначе мы лишимся лошади.
Мидат кинулся в сарай, вывел лошадь в сад, сел на нее и во весь дух поскакал через забор в чаир.
Только Мидат исчез, как у ворот показалась жена авджы Кадыра. Рыдая, она бросилась на шею Дульгера.
— Саледин-ага, мы погибли, — воскликнула она, обливаясь слезами. — Мужа моего арестовали. Что мне теперь делать? Я одна осталась. О Сеттаре ничего не слышно.
— Успокойся, Шерифе! — сказала Тензиле-енге. — Встань, не плачь!
Дульгер взял свою кизиловую палку, стоявшую в передней, и, шатаясь, медленно пошел к воротам. Шерифе шла за ним.
На следующий день в дом Саледина-ага ввалились ефрейтор и два рядовых.
— Где Саледин Ибрагим оглу? — спросил ефрейтор Тензиле-енге.
Увидя солдат, старуха перепугалась. Раньше, когда во двор заходили люди в шинелях, к ним выходила Сеяре. Но теперь ее не было — дочь вернулась в Кок-Коз. Саледин-ага дома не ночевал. А Мидат бегал где-то в деревне.
— Нет… хозяина нет… йок! — ответила она, путая татарские слова с русскими. — Китди… пошел.
— Куда?
— Гавр пошел. В гости.
— А сын Рустем где?
— Рустем война пошел… — проговорили она, вся дрожа, — Муаребе… стреляйт.
— На какую войну? Где он стреляет? У большевиков или у Врангеля?
— Эбет, конечно, у Врангеля стреляйт, у большевиков!
— Не понимаю. У большевиков он или у Врангеля?
— Врангель… большевик. Карош человек, — бормотала Тензиле-енге, не соображая, о чем говорит. — Каве… кофе хочешь пить, солдат?
— Врангель — большевик, говоришь? — закричал ефрейтор в бешенстве. — Ты что мелешь-то?
В это время весь в поту прибежал Мидат.
— Кто ты такой? — заорал на него один из солдат. — Зачем пришел?
— Я пришел сказать… — начал было Мидат, но, заметив бледное лицо матери, запнулся.
— Что сказать? — спросил ефрейтор строго. — Что тебе надо?
— Что Джелял-бей зарезал десять барашков.
— Кто режет баранов? — ничего не понял ефрейтор. — Ну, ну?
— И варит в четырех больших котлах кашу, — добавил Мидат, — для вас.
— Для кого это — для вас?
— Ну для вас, для солдат. Я сейчас иду оттуда. Ваши все сидят там и пьют вино.
— Ты не врешь?
— Пусть я ослепну, если вру.
— Так где же это?
— В саду у Джелял-бея. Около шоссе.
Двое рядовых переглянулись. Это не ускользнуло от взора ефрейтора.
— Так что же ты, дряхлая карга, меня путаешь? — вскричал тот, напускаясь опять на Тезиле-енге. — Врангель — это избавитель ваш… А кто такие большевики? Разбойники. Смотри мне! К вечеру чтобы твой муж был дома. Поняла?
— Чок эйи! Хорошо! — пролепетала Тензиле-енге. — Каве пит?
— Э-э! Каве, кофе… — ефрейтор с досадой махнул рукой. — На что оно мне сдалось, когда в животе пусто?! Где ты, пацан, говоришь, дом бея?
— Возле шоссе… где ваш обоз стоит.
Солдаты поспешно вышли на дорогу.
— Мидат, иди, сынок, к Суваде-апте и скажи, пусть она вместе с Гулярой придет сюда! — сказала Тензиле-енге. — Пусть пока поживут у нас. Я боюсь одна дома. Да им, видать, тоже не весело. Отец наш теперь не скоро вернется. А придет — его опять потащат в волость из-за Рустема. Бедная Гуляра… как она его ждет!