— Марина! Марина! — вдруг завопила она, сотрясая решетку.
Откуда она меня знает? И откуда я знаю ее? Такой ужас я испытывала, только когда тонула в детстве, и тьма все на более короткое время выпускала меня.
— Марина! — завопила она. — Дай мне попить! Я умираю!
Боже мой! Вспомнила! Та самая старуха, которую я видела в больнице, тоже за решеткой!.. в самом начале всего этого... когда еще Влад прооперировал мне аппендицит, и жизнь была... в сладком тумане... Я еще дала ей пить. Но почему — снова она? Зачем меня подвели к ней?
— Марина! Дай мне попить! — завопила старуха.
При этом я заметила, что она глядит почему-то мимо меня. Я оглянулась на дежурного. Тот глянул на Гриню. Гриня кивнул. Милиционер налил стакан воды из графина и поднес мне. Я протянула его к решетке. Старуха ухватила его грязными пальцами. Кадык ее ходил вверх и вниз. Остановился. Стакан со звоном врезался в бетонный пол, но почему-то не разбился.
— На квартирку пригласили, только вы...ать забыли! — снова завопила она.
— Вот... это мать Ксюхи, — сказал Гриша.
— ...Естественно, ничего уже не помнит, — добавил он, когда мы вышли.
До самой машины мы молчали. И только у машины он сказал:
— Так что... понимаешь сама — в интересах Ксюхи это лучше не разглашать.
Я кивнула.
И вот опять настал день отъезда. Ксюха уже уезжала отсюда один раз. Но тогда вернулась. Теперь уже не вернется. Опять все стояли на холме у ворот монастыря и смотрели на шоссе. Как и в тот раз, светило низкое утреннее солнце, но тени облетевшие деревья на шоссе давали меньше, чем тогда. После долгой размазни наконец-то приморозило, все сверкало. И наверное, от этого у многих текли слезы — во всяком случае, иногда в сверкании лучей в слезинках все исчезало, потом я вытирала слезы и снова смотрела на дорогу, по которой скоро — с минуты на минуту — должны были увезти у меня Ксюху. Лучше, чем сказал великий поэт, не скажешь: «Зима! И все опять впервые. В седые дали ноября уходят ветлы, как слепые, без палки и поводыря». И вот появились машины. Луч, попадая на лобовые стекла, сейчас почти не перебивался тенью голых деревьев и сверкал без пауз. Слезы потекли сильней. Я повернулась, побежала. Я вбежала в палату, подошла к Ксюхиной кроватке. Она — впервые! — держась за ограду, стояла и ликовала по этому поводу. И вдруг она отпустила прутья и протянула ручонки ко мне. «Мама!» — проговорила она и, словно бы удивившись первому своему слову, сама стала падать назад. Кинувшись, я успела в последний момент ее подхватить, прижала к груди. Какая она тепленькая, мягонькая! В оконце я увидела, что Крис, Джуди, целая толпа идут наискосок через монастырский двор, мимо высокой звонницы, направляясь к нам. «Не отдам тебя, Ксюха!» — проговорила я и выскочила с ней в коридор. Под сводами уже грохотали шаги. Я метнулась в обратную сторону, пробежала почти весь коридор по кругу и — снова послышались голоса — приближалась к ним. Я вбежала в туалет, лихорадочно защелкнулась в кабинке. Стояла там, тяжело дыша, озираясь. Вот клетка эта — последнее наше прибежище. Ксюха, испуганная этим безумным бегом да и всем моим поведением, вытаращив глазки, смотрела взволнованно на меня и вдруг — стала задыхаться. Глазки ее испуганно забегали, потом уставились на меня: «Ну сделай же что-нибудь! Спасай меня!»
Я выскочила из кабинки, подбежала к раковине, полив холодной водой ладонь, смочила ей личико и — выбежала в коридор. Все изумленно остановились, не ожидая, очевидно, что я буду с Ксюшей на руках так быстро бежать им навстречу. Все радостно загомонили — я успела лишь разглядеть Криса и Джуди. Крис кинул взгляд на Ксюшу и помчался следом за мной. Мы почти вместе домчались до остановившейся у ворот реанимационной «скорой». Мы сунули туда Ксюху и сами с Крисом торопливо залезли туда. Нет, одна я не спасу Ксюху... только погублю!
Влада в этот раз в «скорой» не было. С его навязчивой идеей — он отказался участвовать в отъезде Ксюхи навсегда. Несколько раз незадолго до этого он появлялся, сильно пьяный, орал на меня, что я отдаю в Америку нашу дочь!
— Дай тебе сейчас — ты ее уронишь! — не выдержав, сказала я.
Лучше эту версию нам не прорабатывать — становится только больней, а для Ксюхи — смертельно. Я-то знала страшную правду! Во всяком случае, убеждала себя, что верю полностью. И однажды не выдержала.
— Если ты ее отец, — закричала я Владу, — то возлюбленная твоя — проститутка с вокзала, некая Федулова. Это ее дочь ты тогда привез!