Когда резервуары детского счастья были набиты до отказа, я занял место на руках тети. Лег на ее плечо, обхватив шею руками с полными ладонями конфет. Бесконечный страх, что кто–то может забрать мои конфеты, преследовал меня и заставлял крепче сжимать кулаки, прижимая их к спине тети. Я боялся заснуть. Боялся, что если усну, то не смогу как следует следить за своими сокровищами. Именно поэтому я наблюдал, как однообразные дома проплывали передо мной одетые в белые или коричневые шубы. Разливаясь цветами, пестрели изгороди. Речушка щебетала, ударяясь о камни. Мальчишки с гоготом взбирались и выпрыгивали из старенького, заржавевшего ЗИЛа без колес. Лучи солнца, проникающие сквозь могучие тополя, щекотали лицо.
Мы шли в гору, оставляя позади наше село. Я чувствовал грудью, как от напряжения сердце тети учащенно билось, а дыхание сбивалось. Но она все продолжала идти. Лишь изредка с дрожью в голосе говорила мне: «Потерпи родной! Чуть–чуть осталось… почти пришли». Легкий ветерок то и дело проносился, заставляя пшеничные колосья петь. Легкий парфюм тети – запах дома и безмятежности дурманил голову. Поле раскинулось до самого предгорья и площадью составляло более десяти гектаров. Однако, если выйти с конца села – с крайней – западной улицы можно было пересечь его и добраться до горы за тысячу шагов. Так мы и шли. Солнце припекало не на шутку, и я начинал хныкать. Тогда тетя сняла свой платок с головы и укутала меня в него. Ее длинные до поясницы волосы разлетелись на ветру, и она, опустившись на корточки, стала перебирать вещи в сумке, силясь что–то найти. Задумчиво посмотрела на меня. Затем, подняла глаза к верху и приложила указательный палец к кончику носа. Вдруг вытащила из сумки шпильку и начала щекотать меня, при этом сама, заливаясь смехом.
Один из самых лучших моментов в моей жизни. Я помню его, будто это происходило вчера. Горы, чистый воздух, огромное поле, краев которого не видно, и лишь мы вдвоем – два ребенка, два сердца, готовых разорваться от взаимной любви, неподдельно хохочущие и переполненные счастьем. Как же она была красива тогда, убегая от меня. Ее женственные руки, пальцы грациозно скользили, рассекая ветер. Тонкая талия, ноги, шея на зависть самому изящному лебедю. Непоколебимая вера в лучшее – желание жить заставляли ее светиться изнутри. Белые зубы, греческой формы нос, изящные линии губ, миндалевидные, вобравшие в себя всю любовь мира карие глаза. Ах, чего бы я не сделал, чего бы не отдал, чтобы вернуть эти моменты своей и ее жизни…
Дальнейшие тяготы пути я проспал.
Когда я проснулся, тетя тихо всхлипывала, вглядываясь вдаль…
С пика горы виднелось село и бескрайнее море. Уже давно заброшенное, обветшалое здание из глины, пару елей в дали, абрикосовое дерево да скамейка под ним – все, что было на вершине этой маленькой горы – предвестника больших, могучих и вечных гор. Солнце заходило за горизонт. Апельсиновые облака заполонили небо. Земля светилась, залитая лучами солнца. И будто сам воздух был пронизан легкими тонами оранжевого цвета и наполнен теплом.
– Почему ты плачешь? – спросил я, сам, готовый заплакать.
– Ну что ты? Что ты? Не плачь, маленький! Я плачу оттого, что так красиво вокруг. Потому что ты самый миленький, красивый мой, мальчик. И я безумно люблю тебя. Так люблю, что хочется съесть!
Я вытер ее слезы. Она улыбнулась и поцеловала меня по два раза в каждую из щек.
Мы любовались закатом до тех пор, пока солнце не скрылось.
Через несколько месяцев тетя тяжело заболела – у нее диагностировали рак. Тогда я не воспринимал всерьез болезнь тети – до последнего верил, что на утро она воспрянет, и мы непременно поиграем еще…
Я заподозрил неладное, когда отношение других членов семьи ко мне изменилось. Многое прощали, стали терпимее и уже больше никогда, ни при каких обстоятельствах, не повышали на меня голоса.
После, я узнал, что ее последним желанием было: чтобы племянник вырос, не испытывая негатива, давления и криков… чтобы рос счастливым – в счастливой семье.
Помню, как несколько месяцев она отчаянно и отважно сражалась с болезнью, пряча ее удары за ширмами из своих улыбок. Лишь прерывистая речь, и дыхание, пот на лице выдавали истинную степень ее мучений. Она не показывала мне свою боль до последнего вздоха - пыталась улыбаться, даже тогда, когда губы ее дрожали, отказываясь слушаться, а на глазах выступали слезы.