- Какие же они вояки! - засмеялся Эвн, кивнув в сторону певцов, танцоров и музыкантов, уже расшумевшихся за своим столом, и, став серьезней, договорил. - Про налоги верно... Однако в остальном... Ну, соберутся люди к храму, ну, послушают друг друга, ну, покричат, попоют, похлопают. Однако ни чести заводилам всего этого, ни настоящей должности в городе.
- На Эвне да на мне все и держится, - подтвердил Одеон.
- И еще на песне, - с улыбкой добавила Герофила.
- Да... - кивнул Одеон.
А шустрый сосед его по столу снова выкрикивал свою порцию слов:
- А на всех праздниках выступай... И Аполлона, и Артемиды, и Муз.
- Да, да, - сказал Одеон, то ли усмиряя, то ли отмахиваясь от соседа, и уже другим тоном продолжил. - Но ведь мы и полезны полису. За море, к фригийцам или во враждебную греческую область горожане отправляют государственного глашатая не очень-то охотно, с опаской. Мы едем с ним или сами... Конечно, тут помогает неприкосновенность служителей Диониса.
- С нашей помощью афиняне авторитет свой утверждают, - уже и сердито выкрикнул все тот же молодой человек. - На праздник приглашать из других городов кто едет? Мы... А сколько подарков привозим мы из посольств народу.
- Эсхин, - оборвал его, наконец, Эвн, - ты-то никаких подарков народу не привозил.
- Ты сам подарок... Сыграл бы нам, - добавил Одеон мягче.
Жрец-глашатай, кто обеспечивал обслуживание пиршества, принес Эсхину какую-то особенную лиру - из двух высоких, как бы специально изящно изогнутых природой рогов. Струн на этой лире было больше, чем на обыкновенных. Эсхин весь преобразился, замер, краска спала с его лица, осторожно взял инструмент в руки. За столами затихли. Эсхин еще недвижно посидел с лирой, словно привыкая к ней, и вдруг заиграл. Пальцы музыканта замелькали по струнам. Казалось, играют сразу несколько человек. Глубокие созвучия то сливались мощно, то разбегались, словно ничто на свете не смогло бы удержать их рядом. Музыкант при этом не пел, как это делают обычно. Никто и не танцевал рядом. Одна только музыка заполнила собой все. Это воспринималось чудом.
- Вот это да! - первым восхитился Мусей. - Без слов! Без танца! Но ведь афиняне непривычны к такому, на улице могли бы и не понять. Могли бы даже побить... за шум неуместный!
- У него поэтому и характер скверный, - сказал Одеон.
- Невероятно! - опомнилась и Герофила. - В храмах Аполлона так играть не умеют. И в Дельфах нет подобного музыканта.
- В храме Аполлона? - опять крикливо и пренебрежительно откликнулся Эсхин. - Разве там играют?.. Всякий раз кажется: то ли им настройщик нужен, то ли на инструментах рога потрескались, то ли из-под струн выпали янтарные камушки.
- Он у нас и не такое может, - похвалил Эсхина Одеон, не реагируя на выкрики музыканта. - А ну, покажи...
Эсхин выпрыгнул из-за стола и без слов, одним выражением лица, пластикой тела так изобразил поглупевшего от встречи с городом деревенского увальня, что застолье взорвалось от смеха. Проказник стал показывать, как рядится с покупателем скупой рыночный торговец. А когда он принялся изображать спешащую к соседкам сплетницу, вокруг все буквально рыдали от хохота. Тогда Эсхин медленно, очень медленно обернулся вокруг своей оси. И предстал вдруг перед присутствующими воплощением такой безысходной скорби, что застолье ахнуло, мгновенно трезвея. У Герофилы к сердцу подступила боль.
А Эсхин, как ни в чем не бывало, вдруг снова самоуверенно заулыбался в ожидании всеобщего одобрения.
- Мерзавец, - всхлипнула Герофила и со слезами на глазах бросилась целовать лицедея.
- Такой-то шалопай - и без афинского гражданства, - развел руками Одеон.
- Это надо поправить, - заявил Тезей.
- А... - отмахнулся Одеон.
- Божественный сосуд, - возвел вверх очи Эвн.
- Так надо, чтобы боги и объявляли иногда таких людей гражданами города, - сообразил молодой царь. - Иначе моих афинян не проймешь.
- Не знаю, не знаю, - недоверчиво покачал головой Одеон, - наши афиняне богобоязненны только по ночам, и то, если собака завоет.
- Пусть боги усыновляют, пусть таланты становятся гражданами Афин,настаивал Тезей, радуясь возникшей у него мысли.
- И удочеряют, - добавил с усмешкой Одеон.
- Есть, есть в этом мысль, - пришел на помощь Тезею Эвн. - И еще хорошо бы, - он добавил голосу ласковости... - Дионису новый храм поставить.
"Вот и Ариадна говорила об этом", подумалось молодому царю.
- Надо поставить, - твердо заключил он.
- И чтобы за землю не платить, - напевал Тезею Эвн, - чтобы, как другим богам, просто так, даром дали.
- Сделаем, - пообещал Тезей. - Если афиняне заупрямятся, я им из своей казны дар сделаю. А землю пусть бесплатно выделят.
- Пракситея, - Эвн оживился более, чем приличествовало его сану иерарха, махнул рукой, - давай!
По знаку верховного жреца взрывом загудели на разные тона авлосы и флейты, загремели тимпаны. От стола, где сидели артисты, отделилась одна из женщин и выпорхнула на свободное пространство ближе к гостям. Она скинула с плеч нежно-пятнистую, тонко лоснящуюся легкую накидку из шкуры лани, отбросила ее назад, в руки тех, кто только что сидел с ней рядом, и осталась в коротком хитоне. Осторожно, плавно двинулась в танце. Движения ее были и стыдливы, и несдержанны одновременно. И было в них столько соблазна, что пьянили они более любого вина. Следом за нею из-за стола поднялись другие женщины и, взявшись за руки, поплыли, танцуя за спиной Пракситеи. Казалось, хитон тоже спал с танцовщицы, что она обнажилась вся, как есть, отдавшись только движению: взмывались руки, мелькали ноги, непрерывно менялся рисунок неудержимого тела.
- Она совершенна! - восхитился Тезей.
- Не вполне, есть еще, что отгранить, - лукаво улыбнулся Одеон.
- Она совершенна, - не согласился молодой царь, не отрываясь взглядом от танцовщицы.
- Язык подрезать, - все так же улыбаясь, сказал Одеон.
А когда Пракситея закончила танец, позвал ее:
- Выпей с нашим царем из одной чаши, плясунья.
- Что!
Пракситея повела рукой так, словно уже держала чашу. И чаша с вином тут же в ее руке появилась. Озорно глядя на вставшего рядом Тезея, Пракситея осторожно, кажется, одной струйкой, не отрываясь, влила в себя треть чаши и протянула оставшееся молодому царю. А когда Тезей выпил и свою долю, танцовщица приникла к его губам своими губами, еще мокрыми и терпкими от вина.
- И как тебя сюда муж пускает! - рассмеялся Мусей, который, видно, не раз встречался с искусной плясуньей.
- Как бы он меня не пустил, - Пракситея сверкнула глазами, - ему самому надо меньше шляться по винным притонам да цирюльням. Мой оболтус только туда и знает дорогу. А где дорога на рынок, никак не отыщет, бедняга.
- Зачем ему рынок, - подзадоривал Пракситею Мусей, - ты из храма всегда принесешь кусок-другой.
- Вам, мужчинам, не угодишь, - не осталась в долгу танцовщица. - Я сегодня подала ему пару яиц... Мягких... как задница. Так ведь ворчит.
- Хотел бы я посмотреть, как он ворчит на тебя, - заметил Эвн, - ты ведь какой крик в ответ задашь.
- А чего нам голос-то укорачивать. Мы, дочери Афин, свободные женщины. Только царя нашего и слушаемся.
И Пракситея окинула Тезея таким откровенно зовущим взором, что он спиной почувствовал на себе недовольные взгляды Герофилы и Лаодики.
- На все-то ты можешь ответить, - укорил танцовщицу Эвн.
- Нам, женщинам, известно и как Зевс с Герой поженились, - ответила она, прибегая к пословице. Повернулась и ушла к своему столу.
- Эти плясуньи такие несуньи, - рассмеялся Мусей.
- На Крите не очень-то унесешь, - заметил Тезей.
- И в Египте, - сочла нужным сказать Герофила, - о таком мало кто подумает, чтобы из храма домой что-нибудь нести... Правда, земля там повзрослее будет, - добавила она.
- Темные мы, темные еще, - признал, нисколько не огорчаясь, Мусей.
И пиршество продолжалось. И опять гремела музыка. Два танцора показывали свое искусство. Один, пританцовывая, высоко подкидывал мячик, сшитый из разноцветных кусочков ткани. Другой - в пляске же - ловил его. Задача заключалась в том, чтобы каждый плясун ловил мячик на самой высокой точке прыжка. Это юношам удавалось, вызывало одобрительный гул застолья.