Гермиона не знает, как долго они стояли, не смея оторваться друг от друга. Не представляет, как он умудрился переместить их обоих на кровать. Не имеет ни малейшего понимания, почему Драко входит в неё медленно, почему, прекратив целовать, внимательно всматривается и почему, толкаясь, прижимается и скользит по её коже, вместо того чтоб приподняться на руках. Она не понимает, почему начинает плакать, почему Малфой замирает и прислоняется своим лбом к её, почему целует, не задавая никаких вопросов, пока её слезы не высыхают. Гермиона знает только то, что это прекрасно. Прекрасно до боли, и она ощущает нечто гораздо большее, чем могла пожелать.
На одну секунду, когда он целовал её посреди комнаты, Грейнджер вдруг подумалось, что она может притвориться, будто они влюблены друг в друга. Но уже в следующий миг наваждение пропало — не от нехватки воображения, а потому что Гермионе это не нужно, чтобы придать моменту какую-то значимость. Они те, кто они есть, и вместе, что бы это ни значило. Это она и Драко, они, и уже этого ей всегда было достаточно.
Это идеально. Сегодня Драко стал для неё всем тем, чего она жаждала и в чём нуждалась. Гермиона полна им настолько, что теперь ей даже тяжелее уходить. Какая-то жалкая, перепуганная её часть требует остаться в безопасности его объятий. Считает, что Гермиона может забыть об этом мире, так же как и он в состоянии позабыть о ней. Они могут остаться вдвоём в этой комнате, и пусть Малфой отбрасывает её к краю кровати и вскидывает палочку на дверь, пока этот мир всё не осознает.
Но это её слабая часть, та самая, что сейчас отказывается поднимать лоб от его груди, где так ровно и громко бьётся сердце. Та самая, что всегда боится. Эта маленькая и неважная часть. У всех людей есть слабости, но Гермиона никогда не идёт у них на поводу. Это лишь зелёная вспышка в той всепоглощающей горячей белизне, которая и составляет её сущность. В том белоснежном мареве, что является силой Гермионы Грейнджер.
Рука Драко зарывается в её волосы, он приподнимает её голову и наклоняется сам, чтобы поцеловать. Его губы шершавые и припухшие, но Гермионе плевать. В её горле разбухает огромный комок, едва в мозгу вспыхивает осознание, что это может быть последний раз. Гермиона вспоминает другой эпизод — ту ночь перед тем, как Драко отправился на Кладбищенскую битву. Неужели он чувствовал то же самое, и именно поэтому так хорошо понимает её потребности?
Странная штука — время перед большой битвой. Когда ты знаешь, что есть лишь незначительный шанс выбраться оттуда живым. Гермиона уже оказывалась в такой ситуации раньше — обдумывала возможность своей смерти. Но она ещё никогда не отправлялась на столь рискованную и непродуманную операцию. Они собирались проникнуть в логово Пожирателей Смерти, а даже с бóльшим количеством людей, картой и чертовски хорошим планом, скорее всего, вернулись бы не все. И перед сражением ты задаешься вопросом: а вдруг погибнешь именно ты?
Та жалкая часть неё, внутри которой пузырится страх, знает, что это Чудовищная Идея, и Гермиона сомневается, что хоть кто-нибудь из них сможет вернуться. Ещё ни разу за всю войну, размышляя над сложившейся ситуацией, она не думала, что всё настолько плохо. Гермиона не предавала ни себя, ни своих друзей, но она чувствует в себе те изменения, которых так хотела избежать. Гермиона приняла свою смерть. Она изо всех сил будет стараться выжить, но правда заключается в том, что она не особо на это рассчитывает.
Это ужасно, но почему-то успокаивает. Если уж ей суждено умереть, значит, так тому и быть. Она этого не хочет, не готова, но если итог именно таков, Гермиона примет его. Будь это не ради друзей, не ради тех, кого она так любит, она бы ни за что не согласилась. Но это часть её натуры, наверное, часть человеческой натуры в принципе, — желать принять смерть вместо своих любимых. Отправившись сегодня на операцию, Гермиона может умереть, но, отказавшись, она бы не смогла жить.
Сейчас, когда время утекает сквозь пальцы, всё кажется чудом. Кислород в её лёгких, ладонь Драко на её спине, в её локонах, его язык у неё во рту. Его дыхание на её лице, касание волос, напряжение его мускулов, движение челюсти. Все её чувства: возможность осязать, слышать, видеть, обонять и ощущать на вкус. Гермиона снова знакомится с ним — вся жизнь сейчас для неё в новинку. И в мозгу проносятся тысячи воспоминаний о том, что она потеряет, и о том, что она приобрела.
В этот самый момент Гермиона по-настоящему ценит всю свою жизнь, без остатка. Ведь неважно, сколько раз на протяжении этой войны, да и всего своего существования, она пыталась напомнить себе о её красоте: лишь тогда, когда кто-то пытается забрать её у тебя, ты начинаешь испытывать благодарность. Ты можешь видеть, чувствовать и знать, как она пульсирует внутри и снаружи.
— Когда?
— Что? — шепчет она, и он притягивает её голову, чтобы заглянуть в глаза.
— Когда, Гермиона?
Она вспыхивает румянцем, хотя и не понимает почему. Наверное, это стыд или чувство вины. Если Драко будет задавать слишком много вопросов, она не сможет на них ответить. И лишь надеется, что Малфой простит её за это. За то, что она не в состоянии подобрать слов для прощания, потому что это бы слишком походило на поражение.
— Через час с того момента, как я зашла в комнату.
Он смотрит поверх её макушки, крепче сжимает и наклоняется вперёд, стаскивая часы с пустой коробки, служащей прикроватной тумбой.
— Тебе лучше одеться.
Гермиона смотрит на Драко, и на этот раз он переводит на неё взгляд очень медленно. Она не двигается, и дело не только в его ладони, которая не даёт ей подняться.
— Мы скоро увидимся.
— Верно.
Он ей не верит. Гермиона вдруг понимает, что, возможно, кроме матери, у Драко есть только она. Единственный человек, которого он может назвать другом. Гермиона надеется, что эта ситуация не напоминает ему о Пэнси. Что он не смотрит сейчас на неё и не вспоминает, как не смог ничем помочь своей подруге, как не смог уберечь ни одну из них. Она бы хотела сказать ему, что один он не останется, что другие люди увидят того Драко, что разглядела она. Но это слова, подходящие финалу, поэтому она молчит. Надежда в ней до сих пор не угасла.
— Я не…
— Что? — торопит она.
Малфой ждёт, стараясь отыскать что-то в её лице, может быть, те самые слова, что он сам произнести не в состоянии. Его рука расслабляется и исчезает, он закрывается, принимая бесстрастный вид. Наверное он понял, что она сделала свой выбор, и не в его пользу. А может, всё это лишь игра её воображения.
— У тебя три минуты.
Она целует его, отчаянно и неистово, он отвечает, и гнетущая пустота рассыпается под напором его губ. Малфой стискивает Гермиону до хруста в спине, целует до тех пор, пока её голова не начинает кружиться от нехватки кислорода. Она почти боится, что он её не отпустит, боится, что даст ей уйти, — её руки горят от того, как крепко она его держит. Кажется равно невозможным оставить его здесь и остаться самой.
Она чувствует взгляд Драко, пока одевается, и знает: он замечает дрожь её тела. Малфой стоит за её спиной, когда она снова к нему поворачивается и, протянув руки, завязывает на её плече опознавательный знак Ордена.
— Поттер — герой… будь благоразумной, — она не понимает: он так просит её остаться или хочет обидеть. — Грейнджер, не испорти всё.
Он коротко целует её, и в груди что-то ёкает — Гермионе снова не хватает воздуха.
День: 1466; Время: 5
Они бросаются бежать, едва их ноги касаются земли. В густом лесу всё ещё темно, и лишь огонёк фонарика Гарри скачет перед ними. Они спотыкаются об ямы, врезаются в деревья, ветки бьют их и царапают, но они несутся, с трудом замечая что-то сквозь пелену решимости. Несмотря на природные препятствия, пахнет летом, и Гермиона с трудом удерживается от мыслей о чём-то хорошем.
Кто-то наступает ей сзади на пятки, и она падает вперёд, инстинктивно хватаясь за футболку впереди бегущего, — и все трое летят на землю. Наверное, недавно прошёл дождь — листья и сучки, прилипшие к её ладони и щеке, влажные. Кажется, она свалила парня — слишком легко и быстро ей помогли подняться. А вот налетела на неё девушка — судя по лёгкому извиняющемуся прикосновению к плечу и тихому дыханию.