Нагнувшись, она подбирает обувь и продолжает пятиться по коридору, пока на смену шёпоту за углом не приходит шорох поступи. Она швыряет свой ботинок влево, в конец коридора, стискивая зубы, чтобы не взвизгнуть от боли. Он с шумом падает где-то вдалеке, и тут же раздаются крики, вылетают яркие лучи, а Гермиона с Дином устремляются в противоположную сторону.
Она помнит дверь в другой части коридора — именно там они и спрячутся. В таких ситуациях Гермиона не считает это чем-то зазорным для себя — уж не тогда, когда другого выбора не остаётся. Ей всё ещё нужно отыскать друзей. Те слишком долго ждали, и она знает — ждут до сих пор, ведь ей необходимо в это верить. Она должна.
Гермиона шипит, когда пальцы Дина касаются её пореза и вытаскивают ботинок из её кулака. Он отбрасывает его в стену — новый всполох вспарывает мрак — и, дотронувшись до её руки, бросается бежать. Гермиона несётся следом, её лицо перекошено от боли — она старается крепко прижимать к боку свою правую руку. Размахивая левой, она что-то задевает, и палочка от удара летит на пол – слабые пальцы слишком скользкие от крови.
Почувствовав что-то сбоку, Гермиона широко распахивает глаза: она одна посреди коридора, Дин уже скрылся в тумане. К её губам прижимается ладонь, жёсткие пальцы впиваются в щёку, она замечает оранжевое пятно на чёрной фигуре и давится, сдерживая испуганный вскрик. Незнакомец поднимает вторую руку, разгоняет дым и наклоняется: и когда Гермиона судорожно пытается понять, каким образом Гарри умудрился проникнуть внутрь, она видит перед собой Роджерса.
Выражение его лица злое, её — шокированное. Он перестает махать ладонью, складывает пальцы кольцом, показывая ей знак «ноль», потом вскидывает пять пальцев, затем ещё два. Он вопросительно приподнимает голову, и Гермионе кажется, что она понимает, что именно ему нужно — растопыривает в ответ пять пальцев, стискивает руку в кулак и отгибает ещё один. Роджерс пялится на её покрытую кровью кисть, затем отрывисто кивает и переводит взгляд на тёмные фигуры, медленно их окружающие. У всех у них на руках виднеются оранжевые опознавательные знаки. Гермиона не чувствует жара активированной монеты, но как они здесь оказались, её сейчас не слишком волнует.
Лицо аврора расплывается, и Гермиона понимает, что дело не только в дыме. Пелена заволакивает разум, тело захлёстывает ощущение нереальности происходящего, и даже рывок плечом не особо помогает прийти в чувство. Пока Роджерс смотрит куда-то поверх её макушки, она старается подобрать слова, чтобы рассказать о Гарри, но аврор разворачивается на каблуках и исчезает в тумане. Гермиона стоит, покачиваясь, и ей кажется, что это всё сон. Тупая боль, серое марево, неясные силуэты вокруг. Как часто ей снилось подобное.
Вокруг талии осторожно обвивается чья-то рука, и, подпрыгнув, Гермиона отпихивает её от себя — где-то впереди раздаётся крик. Странный момент облегчения от появления подкрепления снова сменяется страхом. Обхватившая её рука напрягается, Гермиона впивается в неё ногтями и пытается наклониться, чтобы подобрать свою палочку, но вторая чужая рука подхватывает её под колени. Её вскрик от рези в потревоженном плече тонет в чужих воплях, она захлёбывается от накрывающих волн боли. Гермиона даже не замечает аппарации, пока снова не открывает слезящиеся глаза и не вдыхает чистый воздух.
— Твою мать, Грейнджер.
Это привлекает её внимание, возвращает из темноты агонии, и Гермиона моргает, вглядываясь в пятно лица и светлые волосы. Его лицо. То самое, которое она оставила в комнате, которое она… Сейчас это не имеет никакого значения. Она промаргивается, проясняя зрение, и стонет от новой вспышки боли.
— Верни меня назад.
— Ты сейчас серьёзно? — кажется, он в бешенстве, но Гермионе плевать. — Теперь я понимаю, почему Люпин сказал не просто дать тебе порткл…
— Малфой, положи её на кровать, — произносит чей-то голос над её головой.
— Нет! Нет, Гарри, Джинни.
— Они в поря…
— Нет!
— Мы нашли их под грёбаным крыльцом передней двери, живыми и здоровыми, — кажется, Малфой ярится ещё сильнее. Несмотря на все его старания осторожно положить её на кровать, Гермиона вскрикивает от боли.
Ей запрокидывают голову, и хотя обезболивающее зелье отвратительно на вкус, оно кажется ей патокой, ведь приносит с собой облегчение. Гермиона делает глубокий вдох, выдыхает, и когда снова втягивает кислород в лёгкие, боль исчезает. Глаза начинают закрываться, но она борется со сном и находит взглядом Драко.
Его голубая футболка вся чёрная от крови слева на груди и на животе. «Это моя, — думает она, — моя кровь».
— Честно? — потому что Гермиона никогда не простит его, если он сейчас солжёт.
Его губы сжимаются в тонкую линию, но костяшки нежно касаются её век, которые поднять теперь не представляется физически возможным.
— Поттер, Уизли и Браун живы.
Гермиона проваливается в беспамятство.
========== Тридцать один ==========
День: 1467; Время: 6
Придя в себя, она видит возле кровати Люпина. Он выглядит так, словно обдумывает нечто плохое, по его лицу мечутся тени от слабого огонька стоящей на тумбочке свечи. Ремус замечает, что Гермиона проснулась, и его черты искажает дюжина различных эмоций, но она не знает наверняка, какие из них реальны, а какие вызваны игрой света и тени. За высоким окном занимается рассвет — она находится во временном лазарете, устроенном в стенах Малфой-мэнора. Гермиона пытается пошевелиться - плечо саднит и плохо двигается, но особой боли она не чувствует. Зато ощущает липкость от зелья на своём бедре и руке, жёсткость перевязей и понимает, что скоро придёт в норму.
Воспоминания обрушиваются резко, быстро и болезненно.
— Где Джастин?
От сухости в горле она закашливается, и Люпин отвечает не сразу:
— Мне жаль.
Гермиона падает головой на подушки, выдыхает сквозь стиснутые зубы и зажмуривается, стараясь удержать слёзы.
— Боже.
— Браун потеряла руку. Мы бы прирастили конечность обратно, но Лаванда слишком долго мешкала, и потом мы уже ничего не смогли сделать. Она отказалась покидать Гарри и Джинни. Они ничего не знали о Финнигане, но, полагаю, ты в курсе.
Гермиона кивает, слёзы просачиваются сквозь крепко сжатые веки, и ей приходится сглотнуть пять раз подряд, чтобы справиться с огромным обжигающим комом в горле.
— Остальные в порядке? Дин?
— Все остальные в норме, поправляются. У Дина останется большой шрам на лице и ещё один на животе. Еще бы пять минут, и он бы погиб… Попавшее в него проклятие поразило один из внутренних органов. Он…
— Но он в порядке? — Джастин, Симус, Джастин. Джастин, Господи, он же должен был стать отцом. Он так переживал, боялся, тараторил с этой своей дурацкой улыбкой на губах, он должен был стать замечательным отцом.
— Да, хотя, не уверен, насколько вы все здоровы психически. То, что вы сделали, было величайшей глупостью. Не появись Малфой в мэноре и не сорви он меня с другой операции, вы бы все были мертвы.
Гермиона с трудом улавливает смысл слов сквозь головокружение, сковавшую грудь тяжесть и воспоминания о Джастине, когда тот был школьником: в факультетском галстуке и с кипой книг в руках. Родится ли у него сын? Будет ли его ребенок хоть что-то знать о том человеке, величайшем человеке, которым был его отец, о том, что он отдал и что значила эта жертва? Юст едва ли хорошо его знала — так кто же расскажет о нём малышу? Как он поймёт, насколько несправедлива эта война? Она украла Джастина у собственного ребёнка, у неё, у всех них, у этого мира.
— Тебе Драко рассказал? — задыхаясь, выдавливает из себя Гермиона, прижимая ладонь ко лбу, — её трясёт озноб под тонкой больничной простыней.
Драко, не будь дурой, нервные подёргивания рук Джастина, Симус, до краёв полный жизни, а потом ушедший за грань.
— Насколько я понял, он минут двадцать стоял в мэноре, зажав в кулаке монету. Минерва рассказала мне, что, кажется, он чего-то ждал, но отказывался давать объяснения. Думаю, он сдался, когда никто из вас не вызвал подкрепление. Минерва с Малфоем отыскали меня, чтобы выяснить, не знаю ли я, куда вы могли отправиться. Едва только увидев Малфоя, я всё понял. Я должен был сообразить, когда встретил Гарри после допроса. Должен был знать вас обоих достаточно хорошо.