— Мы…
— Мы нашли Рона. Он в Мунго. Он жив.
Гермиону переполняют эмоции, и она теряет над собой контроль. Она вдруг начинает всхлипывать и дрожать, но ей плевать. Она так долго держала себя в руках, не давая им прорваться наружу, и вот теперь они захлестывают её с головой, и ей как раз это и нужно. Но помимо всего прочего, она испытывает странный, отвратительный стыд, от чего её горе становится только мучительнее. Ты не должен раскисать на войне. Ты обязан быть сильнее обычного человеческого существа. Смерти и потери должны стать для тебя столь же естественными, как дыхание, всё должно казаться легче. Не должно быть так невыносимо больно.
В сердце и животе расползается жжение, и обрушившиеся на неё надежда и облегчение лишь усугубляют его. В голове проносятся ужасные мысли о жертве, последствиях и цене, Гермиону переполняют горечь и чувство вины. Они поднимаются из самых глубин, заставляя захлёбываться рыданиями до невозможности дышать, сотрясаться крупной дрожью в полной тишине.
Просунув руку под подушку, Гермиона зарывается в неё лицом в попытке спрятаться от слишком тяжёлого груза. Люпин касается её локтя, но она сбрасывает его ладонь, погруженная в себя и потерянная для остального мира.
День: 1467; Время: 14
Гарри осторожно обнимает её, стараясь не потревожить плечо и руку на перевязи. Гермиона терпеть не может эту штуку, но ей сказали, что все движения необходимо свести к минимуму.
— Этот шрам просто ужасный.
Она опускает глаза на неровный рубец на своей левой руке. Она обнаружила ещё один, покороче, на бедре. Теперь эта отметина — самая уродливая из всех, что у неё есть, и она её ненавидит, но удалять всё равно не будет. Это напоминание о Симусе и о её способности по-прежнему получать шрамы.
— Спасибо, Гарри.
Он улыбается так обезоруживающе и задорно, что Гермиона не может удержаться от ответной улыбки, но её губы застывают в странном изгибе. Она ловит его взгляд, стараясь разглядеть в нём то, что ей сейчас так нужно, но увиденного ей недостаточно. Она хочет уловить хоть какой-то признак понимания, горя, осознания того, чего им это стоило.
Они умерли за Рона. Они умерли за неё. Они умерли за Гарри.
— Ты в порядке? — он спрашивает это таким голосом, будто и не сомневается в обратном.
Гарри немного опускает подбородок, пытаясь встретиться с Гермионой глазами, но она отворачивается.
— Нет.
— Я… Я знаю, с… Гермиона, я никогда не желал ничьей смерти. Я…
— Я этого и не говорила, Гарри. Просто…
— Это был единственный путь. Если бы только мы все могли выбраться оттуда живыми, я…
Мы могли подождать, могли собрать бо́льшую команду, могли активировать монету, могли не разделяться, могли…
— Он должен был стать отцом.
— Что?
— Джастин, — она смотрит на потолок сквозь пелену слёз, всхлипывает и качает головой, словно бы говоря: нет, не думай, я больше не плачу. — Он никогда не узнает, что я была права. Он никогда… — Ничего, он теперь никогда ничего не сделает.
Гарри осторожно хватает её за локоть, и она хочет сбросить его пальцы. Но это первая реакция, инстинктивная, и Гермиона злится на себя. Гарри решит, что она его обвиняет, а он этого не заслужил. Не от неё. Они все согласились. Знали цену, риски и всё равно согласились. Почему они вообще согласились, почему они…
— Я знаю, — шепчет Гарри и, обнимая за плечи, притягивает её к себе. — Если бы только я мог их спасти… Если бы я мог спасти их всех. Но я не могу. И никто не может, поэтому мы должны довольствоваться тем, что удалось сохранить. Гермиона, мы спасли Рона. Вернули его, и теперь он здесь. Наш Рон. Не… Это был не твой выбор. Ты за них ничего не решала. И…
— От этого мне не…
— Мы больше ничего не могли сделать. Если бы мы ждали дольше, Рон был бы мёртв или…
— А теперь погибли Симус и Джастин, — Гарри замирает, вся его теплота и нежность исчезает. — Дин изуродован на всю жизнь, он потерял лучшего друга, Лаванда лишилась руки, Симус и Джастин мертвы. Мертвы, мертвы, мертвы. Они…
— Герми…
— Стоит ли одна жизнь двух? Что…
— Герм… — Гарри отшатывается, Гермиона на мгновение встречается с ним глазами и успевает разглядеть в его взгляде упрёк и потрясение.
— Мы приняли это решение, Гарри! Ты, я, Джинни. Симус? Да, может быть, хотя он умер ради меня. А Джастин? Он же едва общался с Роном. Он умер не за Рона, Гарри! За кого же? За нас? Ведь нам была нужна любая помощь, и ты…
Она обрывает себя, зажимая рот ладонью и пытаясь не дать прорваться мучающим её мрачным мыслям. Гермиона себя не контролирует. Её обуревает сотня различных эмоций — распирает изнутри, пока она не взорвётся, не сломается, не развалится на части.
Голос Гарри звучит настолько грубо и напряжённо, будто он испытывает нечто подобное — словно Гермиона воткнула ему нож в грудь.
— И я что?
Она не будет обвинять его. Весь этот груз она возьмет прежде всего на себя, потому что ноша Гарри и так слишком тяжела. Если вот это — то что сейчас так её терзает — он носил в себе всё время…
— Ты знаешь, что я люблю Рона. И что я бы, не задумываясь ни на секунду, отдала за него жизнь. Просто жаль, что это была не я, и…
— Что? Твою мать, ты серь…
— А они! Мне кажется, я этого не заслужила. Будто у меня нет права смотреть на Рона, потому что это не я…
— Гермиона, — шепчет Гарри, и страх, различимый в его голосе, заставляет Гермиону собраться, перестать быть месивом чувств и движений. Его глаза широко распахнуты, зелёные искры сверкают на бледном лице. — Все эти годы ты убеждала меня не обвинять себя за то, что я не могу контролировать, а теперь делаешь то же самое. Джастин, Симус — да, это больно, но они сами приняли решение участвовать в операции. Мы все понимали, чем это может кончиться. Они знали, что не обязаны туда идти. Они умерли за свои убеждения, и пусть это нечестно или…
— Они все умерли, Гарри, — её голос срывается — наверное, она сломалась. Наверное, Гермиона больше не может притворяться, хотя бы в эту самую минуту. — Все, кого я люблю, о ком заботилась… У меня только и делают, что отнимают, и теперь мало что осталось. Но если и это тоже исчезнет, я…
— Ты не можешь так думать. Гермиона, не можешь, Я здесь, Рон здесь. Джинни, Молли, Артур…
— Я знаю, — она замечает, что на его глаза набежали слёзы, и, наверное, он пытается убедить и самого себя тоже. Гермиона думает, что, возможно, Гарри просто лучше прячет своё чувство вины, успешнее справляется с тяжестью в груди. Может быть, он тоже сходит с ума, и она не будет тем, кто подтолкнёт его к краю.
Он обхватывает её руки, сильно стискивает и легонько встряхивает.
— С нами всё будет в порядке. Нас теперь трое. Мы выберемся из этой войны, я обещ…
— Нет, — она прикрывает глаза, потому что не может смириться с тем, что он закончит эту фразу.
— Ты не можешь так думать. В этом виноваты Пожиратели Смерти. Они убили Симуса и Джастина. Это был не наш и не их выбор — ответственность лежит на враге. Ты не должна этого забывать. Ты это знаешь. Ты же такая умная, Гермиона, и…
— Ладно, — но на самом деле это значит замолчи, замолчи.
Гарри разжимает и снова стискивает пальцы.
— Мы должны держаться за то, что у нас есть. Должны. Ладно?
Поднеся ладонь к груди, Гермиона встречается с Гарри взглядом, и он так пристально в неё всматривается, что она опять опускает глаза.
— Ладно.
— Вот и хорошо. Ты увидишь, — бормочет он, ловит её за руку и тащит в коридор. — Я тебе покажу. Рон до сих пор без сознания. Они думают, он придёт в себя только завтра. Но его уже лечат, дают ему питательные вещества. Пойдём.
Гермиона думала, что уже выплакала все слезы, что переполняющее её горе так велико, что она больше не может адекватно выражать его. Она чувствует онемение, но плачет сейчас вовсе не от отчаяния. Ладонь Рона в её руке твёрдая и тёплая, его лицо почти безмятежно, а сердце мерно стучит. Гермиона в этом не признавалась, но долгое время она опасалась худшего. Однако Рон жив, так восхитительно жив, и рука Гарри обнимает её за плечи, его подбородок утыкается ей в макушку, и она чувствует виском биение его пульса.