Очки Гарри сползают, он неловко усмехается, будто и сам прячет слёзы. Гермиона открывает глаза и видит, что он улыбается, и тогда она тоже начинает смеяться, к ним присоединяется Рон, а затем и Молли. Смех и слёзы — это так нелепо, но в данную секунду она счастлива, её переполняет грусть и немного безумия. Толика сумасшествия, достаточная для того, чтобы подумать: всё может быть хорошо. Их — раз, два, три. У них всё получится.
День: 1477; Время: 7
Проходя мимо Гермионы, Драко кивает, едва повернув голову в её сторону, Тонкс улыбается — её волосы приобретают яркий оттенок. Гермиона улыбается в ответ и возвращает подруге лёгкое рукопожатие в качестве приветствия. Они так долго не виделись с ней, но никто из них не мог ничего изменить.
Последний раз Гермиона видела Драко той ночью в ванной. Он поцеловал оставленный им на плече синяк и ушёл, чтобы тут же исчезнуть в своей комнате. Какое-то время Гермиона пялилась в пустоту, потом выключила воду, прибралась и присоединилась к своей соседке в спальне без кроватей. Это и в самом деле была пустая комната, в которой хранился лишь запас одеял. Она лежала, уткнувшись взглядом в потолок, и думала. Утром её подушка пахла кремом для бритья. Когда Гермиона проснулась, Малфоя в убежище уже не было.
Она знает: он ведёт себя так, когда в чём-то сомневается. Наверное, дело в возвращении Рона и Гарри, он решил, что Гермиона в нём больше не нуждается. Но эпизод в ванной должен был расставить точки над «и». Может, он до сих пор злится из-за её участия в той операции вместе с Гарри или ещё по каким-нибудь неизвестным ей причинам? Гермиону это задевает, впрочем, как и всегда. Она терпеть не может такую его манеру поведения. Иногда ей начинает казаться, что она мазохистка, и тем не менее вряд ли она сможет положить всему этому конец, если только Малфой её не принудит.
То, какие чувства ей дарит Малфой, то, как рядом с ним она обо всём забывает, стоит штурма каменной стены, коей он является за пределами спальни — или тех мест, где они занимаются тем же, чем и в кровати. Кроме того, Гермиона Грейнджер любит сложные задачи, и она солжёт самой себе, если не согласится, что ей есть дело до Драко. Наверное, ей даже стоит признаться, что она в нём нуждается, совсем немного. Пусть даже он её неимоверно бесит, этот гнусный…
— Вы здесь за главную?
Гермиона поднимает глаза на высокого угрюмого мужчину — они не знакомы, но она встречала его раньше.
— Да.
Люпин попросил её отвести группу новобранцев посмотреть, как проводится допрос, объяснить различные тактики и их применение. Гермиона никогда не занималась ничем подобным, но это не значит, что она об этом не знает. Она читала, слышала и даже наблюдала один в самом начале. Допрос Драко — ей приходится тряхнуть головой, чтобы избавиться от нахлынувших воспоминаний. Это было целую жизнь назад, она тогда была совсем другим человеком, а он — жалким предателем.
— Да или нет?
— Да.
— Заводите их. Начинаем.
День: 1478; Время: 8
Рон движется неуклюже, будто в его теле слишком много выпирающих под странными углами костей, мешающих надеть кроссовки. Он был таким в детстве: словно не понимал тогда, что ему делать со всеми этими длинными конечностями. Но потом Рон вырос, и всё пришло в норму. Назвать его изящным было сложно, но он полностью управлял своим телом и силой. Если только не был голоден — вот тогда могло случиться всякое.
Гермионе кажется, что дело в обезболивающих зельях, а может, в статичности его положения во время… отсутствия. Она едва не наклоняется, чтобы помочь, но знает: друг тут же взорвется, если она только на это осмелится. У него никогда не получалось контролировать собственный темперамент.
— Ты же знаешь: ты не обязан возвращаться, — тихо, почти шёпотом, напоминает Гермиона.
— Я не собираюсь лежать здесь и дальше, — резко откликается Рон, завязывая шнурки.
— Упрямец, наша порода, — Артур растягивает губы в подобие улыбки, и Молли машет рукой, пока он подтягивает её к себе поближе.
Артур и сам совсем недавно вышел из больницы. Несколько перенесённых Круциатусов и новости о сыновьях подкосили его тело и разум. Последствия пыточных заклинаний были почти что необратимы, но едва только тело пришло в норму, как вернулся и рассудок. Его семья в нём нуждалась, эти люди были для него важнее всего.
Гермиона навестила мистера Уизли лишь однажды: она тихо стояла возле его койки, глядя на поломанное тело и остекленевшие глаза. Через пятнадцать минут Артур начал биться в конвульсиях, словно в припадке. «Последствия заклятия, — пояснил тогда целитель, вытащивший её из комнаты. — Это случается каждый раз, когда он очень старается пошевелиться. По крайней мере мы знаем, что он здесь». А потом целитель улыбнулся, будто это было чем-то хорошим.
Судороги время от времени повторялись, но они не могли остановить Артура в его желании вернуться на войну. Ничто не могло помешать никому из них — ведь они просто не представляли, чем заняться, помимо сражений. Кроме Джорджа. Гермиона не видела его с самой битвы. Ей казалось, что половина души друга умерла вместе с Фредом. И раз никто из них не был прежним, она опасалась, что и Джордж уже не вернётся из той темноты, что заполнила пустоту у него внутри.
Иногда Гермиона забывает, что надо не думать, и тогда ей кажется, что внутренности рассекает какое-то лезвие. В животе расползается жжение, а грудь пронзает острая боль, от которой она не может пошевелиться. Гермиона знает только то, что скучает и что ей очень жаль. Она полна сожалений потому, что жива, а они погибли, потому, что не смогла их спасти. Иногда, лёжа в темноте своей кровати, она жалеет, что не умерла. Она вовсе не планирует самоубийство, но шёпотом разговаривает с погибшими. «Вы вернётесь, и я смогу уйти? Мне не нравится здесь без вас», — ведь если бы Гермиона только могла, она бы отдала свою жизнь в обмен на их воскрешение. Она понимает, что и в этом случае не сможет быть с ними, но по крайней мере, она будет знать, что они живы и, может быть, счастливы.
А потом в Гермионе просыпается эгоизм, и она задаётся вопросом, а так ли она благодарна? Она хочет выиграть эту войну для них, и ей нужно вершить великие дела. Это не должно быть бессмысленно. Она не может потратить это впустую. Ведь в таком случае всё окажется зря. Они все умерли зря. И Гермиона думает: «Я выйду сегодня и улыбнусь. Сделаю то, чего никогда прежде не делала. Буду смеяться, любить, жить и стану счастливой. Потому что я жива». Но иногда Гермиона об этом забывает: она так скучает, и временами тоска и чувство вины затмевают собой всё остальное. В такие дни Драко задвигает сахарницу слишком далеко, она не может её достать и злится. Гермиона потеет, спотыкается, Гарри смеётся утром над её прической. Она сердится из-за глупостей, которые в обычные дни не имеют значения. Но Гермиона забывает, что надо быть счастливой и благодарной, и от этого её тоже переполняют сожаления.
— Куда мы идём? — спрашивает Рон, поднимаясь.
— В Малфой-мэнор, — отвечает Гарри и усмехается, когда друг кривится.
— Какого чёрта мы там забыли?
— Дружище, это наш новый штаб.
Они выходят из палаты, Джинни закидывает руку на плечо Гермионы, и та обнимает её в ответ. Подруга корчит гримасу и улыбается так, будто считает Гермиону немного странной. Но это же Джинни. И Гермиона видит её насквозь: замечает, как она сжимает губы, как крепко, до хруста костей, стискивает её запястье. Они обе хохочут, и на одну секунду Гермиона забывает обо всех своих сожалениях.
День: 1479; Время: 11
— Они озверели, — выдыхает Гермиона и утирает пот со лба.
— Они ненормальные. Жаждут крови. Я никогда не видел их такими во время сражения. Им же плевать на всё, — Гарольд задыхается и прижимается к стене рядом с ней.
Обычно Пожиратели Смерти не торопились во время битвы, сражались с присущими им по жизни самонадеянностью и чувством превосходства. Теперь же, кажется, единственная причина, по которой их команда до сих пор жива, заключается в расстоянии между ними и быстро приближающейся группой в чёрных капюшонах. Не выиграй они время на то, чтобы спрятаться, и всё было бы кончено ещё полчаса назад.