— Я буду в порядке. Я всегда в порядке.
Драко фыркает, и она недовольно на него косится.
— Ты сюда вернёшься? — спрашивает Элисон, с сомнением оглядывая набитую парнями комнату.
— Ты же знаешь: всегда можно поболтать с Адамом, как с настоящей подружкой, — Жабьен пытается её утешить, но в благодарность удостаивается щипка за руку.
Приняв душ — долгий и тщательный, — она извинилась перед ним, но аврор лишь со смехом от неё отмахнулся. Гермиона шла за ним по пятам и распиналась, как сильно она ценит его старания, его поступки, и… он попросил её успокоиться, заявив, что всё пучком, и сбежал через заднюю дверь. Исходя из контекста, она предположила, что под пучком понималось «всё в порядке».
— Сомневаюсь, что вернусь. И если я вас больше не увижу, имейте в виду: я очень рада, что встретила вас. Элисон, Адам, Гарри, Джастин, — она лишь слегка морщится, — Жабьен.
— Эй, мы тоже рады.
— Было здорово…
— …и вообще.
— …прикольно.
— …мы снова увидимся.
— Его зовут Сэм.
Её взгляд возвращается обратно к Гарри, и её вежливая улыбка пропадает.
— Что?
В комнате воцаряется тишина, и она замечает, как напрягся Драко, изучающий содержимое холодильника.
— Он не Джастин. Его зовут Сэм.
— Ой, — сердце ухает, в груди зарождается холодное покалывание. Она чувствует, как краска заливает лицо, и, переплетя пальцы, переводит глаза на Дж… Сэма.
— Прости, пожалуйста.
Гермиона не может поверить, что всё это время звала его Джастином. И он ни разу её не исправил. Ни Элисон, ни Жабьен, ни Драко. Наверное, она ещё при ком-то так его называла. Наверняка они решили, что Гермиона чокнутая или что-то в этом духе. А по какой ещё причине они не посчитали нужным её поправить?
— Невелика важность, — Сэм пожимает плечами и улыбается. — Мне всё равно имя «Джастин» понравилось больше, чем «Сэм».
Гарри слабо ей улыбается и притягивает подругу в объятия.
— Он тоже напоминает мне Джастина, — шепчет он. — Береги себя.
Гермиона не собиралась от этих слов настолько резко втягивать в лёгкие воздух, но так уж вышло, и она закашливается у него на плече. Всё дело в улыбке. Ощущение лёгкости, добрые глаза, и, может быть, она сходит с ума. Совсем чуть-чуть. Может быть, постоянная неуверенность в том, что случится завтра, заставляет её искать нечто знакомое и именовать окружающее так, как она привыкла. Может быть, она просто по нему скучает, и невозможно отдавать себе полный отчёт в том, что ты называешь человека именем своего погибшего друга. А может быть, это нормально.
Вовсе нет, потому что все пялятся на неё, делают какие-то выводы, и Гермиона помимо смущения испытывает злость. Никто её не поправил, и она невольно продемонстрировала свою слабость. Обнажила то самое место, где хранится всё то, что причиняет ей боль и что она пытается укрыть от войны. То место, что есть у каждого человека: ведь у всякого существует та боль, которую мы оставляем для себя… враг, знающий нашу душу, но не наше имя; то, что невозможно высвободить, ведь если ты не справишься с этим первым, оно тебя уничтожит.
Она сердито смаргивает пелену с глаз, трижды хлопает Гарри по спине и отстраняется.
— Что ж, скоро увидимся.
Гарри выглядит смущённым, и что-то ещё проскальзывает по его лицу, но Гермиона слишком быстро отводит взгляд. Она кивает всей команде и идёт обратно в их с Драко спальню, ноги переставляются тяжело, а жжение в груди не спешит никуда пропадать. «Птицы поют, дили-дили, пчёлы жужжат», — бормочет Гермиона. Наверняка этим вечером или утром она отправится на операцию. И сейчас нельзя думать ни о чём другом.
Она надевает чехол, всовывает в него палочку, проводит пальцами по складкам своего тёмного одеяния — чёрная мантия. Гермиона запахивает её и, заслышав звуки дождя, натягивает на голову капюшон. В Уилтшире тоже может быть дождливо, а портключ перенесёт её к воротам. Чёрные ботинки, она крепко затягивает и завязывает шнурки, эта обувь, как обычно, настраивает её на нужный лад.
Гермиона снова проверяет карманы, чувствуя в левом абрис монеты, а в правом — письма. Официальный приказ засунут в мантию, его она предъявит аврорам на входе. Гермиона подхватывает свой сундук и тащит его на середину комнаты, вытаскивает из кармана свёрток.
— Ничего не забыла?
Она поднимает голову на Драко: её орденовская оранжевая повязка свисает с его пальца, он идёт прямо к ней. Она не может разобрать выражение его лица, но серые глаза не отрываются от неё.
— Странно. Она никогда раньше не спадала.
— Спадала, — Гермиона смотрит на Драко вопросительно, забирает повязку и крепко затягивает на руке. В начале войны она так туго её завязывала, что даже конечность немела. — Я помню, как ты бегала за ней перед тем, как мы обыскивали какое-то здание.
— Не помню, — Гермиона хмурится, разворачивая ткань — на свет появляется фишка для бриджа, служащая портключом. — Ой, подожди… Вы же тогда чуть не подрались с Симусом. Кажется, вы потом сцепились в кабинете у Грюма.
Малфой пожимает плечами, а она протирает портключ, и прежде, чем наступит неловкая тишина или Драко уйдёт, целует его. Выходит немного небрежно, поспешно, но мило, тепло, и это — он.
— Увидимся завтра.
Гермиона почти уверена: это их первый поцелуй на прощание, когда они одеты и никто из них не направляется в соседнюю спальню. За исключением той операции по спасению Рона, но тогда была совсем другая ситуация. Грейнджер нащупывает портключ и исчезает прежде, чем Драко успевает ответить или она сама захочет что-то сказать.
Комментарий к Тридцать девять
1. Гермиона напевает старинную английскую народную песню Lavender’s Blue, которую часто поют детям. Её можно услышать в фильме “Золушка” 2015 года. https://www.youtube.com/watch?v=2rgrnmNikJE
2. Гарри сравнивает себя со знаменитым американским шеф-поваром австрийского происхождения по имени Вольфганг Йоганесс Пак.
========== Сорок ==========
День: 1531; Время: 4
Прошло уже около недели с тех пор, как Гермиона покинула убежище, и все эти восемь дней она тоскует по тому дому, пусть даже с прохудившейся крышей. Сутки напролёт она патрулирует какой-то периметр. Повсюду возведены защитные барьеры, и она держится от них на расстоянии. Ей не сказали, защищает ли она это место, или может в любую секунду туда ворваться, да и вообще, что это.
Она появилась здесь с группой, в составе которой был Рон, но его переправили в другое место. Теперь они тут вместе с Тонкс, которая стала отличной компанией, но так и не внесла никакой ясности: она тоже не имеет ни малейшего понятия о том, чем именно они занимаются. Они знают только то, что должны непрерывно отслеживать появление врага или какого-нибудь незнакомца, так что нервничают и вздрагивают даже во время сна. Гермиону всю войну преследовала паранойя, но после передышки в убежище происходящее буквально бьёт её под дых. Ей требуется два дня, чтобы снова привыкнуть или по крайней мере приспособиться и не наделать ошибок.
Они с Тонкс патрулируют вверенный им участок, вышагивая туда-сюда, держась рядом, спина к спине. Дождь льёт семь дней из восьми, и к пятым суткам Гермиона, слишком долго обходящаяся без душа, начинает испытывать благодарность. Дни стоят жаркие и влажные, насекомые жужжат и кусаются. У неё складывается ощущение, будто она попала в джунгли.
Ночью всё только хуже: применение магии разрешено лишь в случае крайней необходимости, а лес полнится звуками животных и приглушённым яростным воем. Иногда Гермиона чувствует, как он отражается от её грудной клетки, отзываясь в животе. Это своего рода понятная ей дикость, с которой она когда-то столкнулась во время первых ночных операций. Это напоминает ей об обезьянах в клетках, бьющихся о прутья. Что-то надвигается, но я готова, потому что мне больше некуда идти.
Они не могут перестать бояться, о чём бы ни говорили и что бы ни вспоминали.
День: 1531; Время: 17
Тонкс смотрит на подругу, волосы на её голове мышиного цвета.
— Все хотят мира. Просто каждый по-своему.