Её руки нервно дрожат, горло перехватило. Она останавливается и поворачивается лицом к подруге, отчаянно стараясь стоять ровно. Тонкс отказывается смотреть ей в глаза. Дыши глубже, Гермиона, успокойся.
— Кто-нибудь ещё об этом знает?
— Нет, — врёт Гермиона. Если Тонкс обо всём сообщит Люпину, она не может допустить, чтобы Драко и Гарри пострадали из-за своего молчания.
— Дай мне подумать, ладно? — Тонкс стискивает челюсти, её пальцы порхают по палочке вверх-вниз. — Два раза за какое время?
— За два месяца, — ей надо было сказать, что за три, но Тонкс могла и сама посчитать.
Тонкс твёрдо кивает, и они продолжают обход.
День: 1533; Время: 6
— Рон, — выдыхает Тонкс через долю секунды после снятия щитов.
Гермиона на автомате вытаскивает ноги из грязи, будто никак иначе никогда не перемещалась, и оборачивается. Ярко-красная кровь проступает сквозь слои грязи, бледность его кожи хорошо заметна, несмотря на то, что даже волосы кажутся бурыми. Пять авроров стремглав убегают с точки сбора, и Гермиона вырывает руку из пальцев одного из них. Гарольд стоит возле неё, игнорируя необходимость спешки, — монета нагрелась, и барьеры исчезли. Может быть, всё дело в его преданности Лаванде, в особом отношении к Гермионе после пережитого вместе или же в том самом человеке, которого они разыскивали и который сейчас стоит перед ними, весь залитый кровью.
— Рон, ты…
— Волк, Джеймс, его убили.
— Ты ранен? — выпаливает Тонкс.
— Оборотень? — уточняет Гарольд.
— Оборотень, — кивая, выдыхает Рон и, наклонившись, хватает Гермиону за руку. — Я в порядке. Идём.
— Ты обманываешь? — голос Гермионы срывается, когда он дёргает её вперёд, и они вчетвером пускаются бежать.
— Нет, я в норме. Джеймс… Твою ж мать, это было…
Он отпускает её, и она тянется, чтобы, несмотря на влажность кожи, поймать его ладонь. Рон не даётся, размахивая руками, чтобы двигаться быстрее. Для Гермионы бег — самое сложное. За защитными барьерами обнаруживаются только лишь лес и ещё больше грязи. С каждым шагом их ботинки всё глубже вязнут в жиже, и им приходится всякий раз выдёргивать ноги. Всего через две минуты её икры и бёдра начинает жечь, повсюду слышны ворчание и хрипы.
Авроры, бегущие впереди, внезапно останавливаются. Кто-то что-то кричит, но Гермиона не может ничего разобрать. Трое авроров аппарируют немедленно, ещё двое тут же следуют их примеру. Теперь, когда обзор никто не загораживает, они видят стремительно приближающегося Люпина. Он чист, но выглядит дико, лицо искажено рвущимся наружу зверем.
— Аппарируйте в штаб-квартиру!
— Что?
— Мы не можем…
— …монета была акт…
— …случилось?
— …был убит!
— Сейчас же! — Люпин перекрикивает все вопросы и возражения, и они выполняют приказ, аппарируя с единым громким хлопком.
День: 1533; Время: 16
Из окна спальни Драко небо кажется нежно-фиолетовым и розовым. Внизу простирается мёртвый сад, озеро больше не мерцает в сумерках, а краска с беседки облупилась. Всё заросло травой, деревья стоят совершенно бесшумно. Гермиона бы испытала умиротворение, если бы сейчас не пыталась распутать колтуны в своей гриве и на щётке не оставалось бы так много волос.
Она смотрит, как небо становится темнее, деревья чернеют, и считает взмахи расчёской, чтобы больше ни о чём не думать.
День: 1534; Время: 10
— Мне казалось, что меня этой операцией наказывают, — стонет Рон, упираясь пятками в явно очень дорогой кофейный столик.
— Это было ужасно. Десять дней на земле. В грязи, под дождём, с холодн…
— И жуткой едой, — добавляет Рон, морщась, когда Гермиона чихает в салфетку.
Она сердито косится на него, высмаркивается и бросает салфетку в кучу других в мусорном ведре.
— Интересно, почему Люпин отправил нас обратно?
— Он никогда не расскажет.
— Я знаю, МакГ…
— Эй! — они оба поднимают головы и видят в дверном проёме улыбающееся лицо Гарри. — Мне сказали: я помру, если навещу вас обоих… — Рона скручивает кашель, и Гарри, скривившись, осекается.
— Ой, да ладно, — Рон перегибается через Гермиону и сплёвывает мокроту в мусорное ведро. — Ты же знаешь, Гарри, смерть тебя не берёт.
Она поджимает губы: частично из-за его слов, частично из-за подступающего очередного чиха, который вот-вот вынесет ей мозг. Она выдёргивает новую салфетку из стоящей перед ней коробки и ждёт, ждёт… Гермиона чихает, Рон от неё отодвигается и чихает сам.
— Э… Думаю, я сяду… — Гарри придвигает стул к противоположной стене. — Вот здесь.
— Ты по нам не скучал? — спрашивает Рон, Гермиона улыбается и подносит руку к своему пылающему лбу. Она хотела предложить Гарри покинуть комнату, но ей так хорошо. Рон начал приходить в себя и даже признался, что во время сидения в лесу ему лишь однажды пришлось принять успокоительное зелье. Если присутствие Гарри поможет, она просто будет дышать, отвернувшись.
— Эй, я же рискую, разве нет? — Гарри вскидывает брови и машет рукой в сторону подруги, едва та начинает кашлять.
— Мерзость.
— Ой, заткнись.
День: 1538; Время: 8
Она спит два дня подряд, мучаясь во сне лихорадкой, её тело потеет так, что простыни промокают. Сражаясь с болезнью, она впадает в какое-то оцепенение, и Гарри заставляет её пить чай и есть суп. Тонкс пополняет ряды пациентов: успевает пожаловаться и сообщить Гермионе, что в случае нового приступа та должна немедленно аппарировать или переместиться портключом в больницу Св.Мунго для осмотра. И пусть ей совсем не хочется этого делать, она понимает, что, несмотря на весь эгоизм, это необходимо. По крайней мере, Тонкс ничего не сказала Люпину, который бы сразу посадил Гермиону в кабинет или куда-то ещё, пока бы с ней не случился следующий срыв и её нельзя было бы тщательно обследовать. Она сомневается, что сможет вынести ежедневную работу в ПиПе. Одна только мысль об этом смешна, но стоит выпасть свободной минуте, как Гермиона начинает нервничать.
На четвертый день она засыпает, читая друзьям книгу, — Гарри утыкается в подругу головой, а Рон подгребает под себя все одеяла. Что-то внутри неё разрывается и наполняется, и хотя ребята на следующее утро покидают штаб-квартиру, она чувствует себя лучше, чем за все эти недели.
День: 1538; Время: 14
Гермиона три часа беседует с МакГонагалл о чарах, трансфигурации и истории Хогвартса. Они пьют чай, делятся историями, чувствуя необходимость поговорить о чём-то кроме войны. Её старый профессор прислушивается к её мнению, дискутирует с ней и настаивает на том, чтобы Гермиона называла её просто Минервой. Гермиона ошеломлена той мыслью, что, возможно, она уже миновала ту неуловимую грань между осознанием себя взрослой и признанием её равенства старшими. Она чувствует одновременно хрупкость и ликование, но не понимает почему.
— Должна признать, это было бы забавно, — Проф… МакГ… Минерва — и это в её мозгу звучит странно и неуважительно — улыбается и подливает чай.
— О, да. Пара дюжин двадцатилетних ребят прогуливаются по Хогвартсу в форме. Это был бы интересный последний год.
— И это ещё мягко сказано. Конечно, когда Хогвартс вновь распахнёт свои двери, мы будем рады принять всех студентов, изъявивших желание вернуться. Но уверена, что предпочтительным вариантом для тебя будет сдача экзаменов в Министерстве.
Гермиона улыбается себе под нос, размешивая сахар так, чтобы не стукнуть ложечкой о стенки чашки.
— Должна признать, идея вернуться в Хогвартс кажется очень соблазнительной. Это был… дом… Но, всё основательно подучив, я обращусь в Министерство.
Она жаждет вернуться в Хогвартс так сильно, что это чувство комом застревает в горле — горькое и пузырящееся, сладкое и терпкое. Неважно, с какими предрассудками ей пришлось там столкнуться, какие опасные приключения она пережила со своими друзьями, как сильно тосковала по родителям, — нет в этом мире другого места, куда бы она могла прийти и знать, что принадлежит ему. Это ощущение родства, судьбы, чуда, юности, удовлетворения и жажды выяснить всё нигде больше не повторялось. Мысль о возвращении в Хогвартс подобна идее вернуться домой после нескольких жутких лет странствий.