Гермиона едва не поддаётся соблазну и приходит в себя лишь тогда, когда Малфой уже успел их перевернуть. Она решительно хватается за палочку, и уже в следующую секунду Драко, не успевший даже дважды моргнуть, лежит на спине с руками, привязанными к изголовью. Гермиона и сама удивлена своей отвагой, питающей её желание покончить с малфоевским самоконтролем, проделав с ним то, что он сам неоднократно вытворял с ней, и несколько секунд смущённо на него смотрит. Грозный блеск его глаз, вздёрнутая бровь и мимолётная ухмылка заставляют её опустить палочку. Краснея, не разрывая зрительного контакта, она ласкает себя прямо над ним в качестве наказания.
Малфой сыплет обещаниями, рыча и шипя, но в его голосе быстро появляются отчаянные нотки. Он обещает, что доставит ей массу удовольствия, что она кончит необычайно сильно, будет громко кричать и что ходить ей придётся раскорячившись. Затем он грозится запереть Гермиону в своей кровати на несколько дней, утверждает, что в её же интересах, чтобы он никогда не вырвался, клянётся отомстить и довести до сумасшествия. Она трогает, сжимает, посасывает, прикусывает, лижет, пока Малфой не теряет способность формулировать предложения. Теперь всё, что он может из себя выдавить, это пара слов в перерывах между стонами удовольствия, его бёдра яростно вскидываются, а изголовье трещит от попыток освободиться.
Наконец, наконец, наконец, его тело под ней дрожит, хриплое чувственное рычание вырывается из его горла:
— Пожалуйста. Пожалуйста, Гермиона.
В его голосе слышно болезненное отчаяние, и Гермиона победно улыбается. Она боялась, что не сможет этого сделать. Боялась, что окажется в неловкой ситуации: не сумев заставить Драко умолять, пришлось бы его развязать и предоставить свободу. Она уже представляла, как он закатит глаза, рассмеётся или покосится, когда она ляпнет что-нибудь, не соответствующее уровню её интеллекта.
Гермиона снова и снова прокручивает его слова в голове. Тон его голоса, яростное выражение лица, судорожные движения тела, стиснутые в кулаки пальцы. И всё это для неё. Она довела его до того состояния, в котором он перестал связно мыслить, поддавшись сумасшедшему желанию. Она уже видела, как он теряет контроль — сама была этому причиной, — но сейчас это нечто другое. И есть в этом что-то мощное, успокаивающее и прекрасное.
Пять. Всего пять раз она опускается на него, и он кричит от захлёстывающего его оргазма. Его лицо искажено от боли и удовольствия, и Гермиона ощущает, как лёгкое, радостное ощущение собственной победы начинает превращаться в вину. Она затихает, закусывает губу, вглядываясь в его лицо и не спеша расслабляться. Она почти что боится освобождать Драко, но всё же делает это, и его руки безжизненно падают на кровать. Гермиона только начинает сильнее волноваться — его тело дрожит, а глаза остаются закрытыми.
— Чёрт, — хрипит он, будто галька шуршит.
— Ты… в порядке? — она вздрагивает от этого звука.
Драко открывает один серый глаз, встречается с Гермионой взглядом — та лишь крепче закусывает губу — и тут же распахивает второй.
— Ты за это заплатишь.
— Мне жаль, я…
Его бровь взлетает, а потемневшие глаза впиваются в Гермиону.
— Ох, теперь тебе жаль?
Она смотрит на свои потные руки, устроившиеся на его животе.
— Не знаю, почему я так поступила. Ну, я…
— Отлично знаешь почему, — она вскидывает голову, почувствовав в его тоне весёлые нотки. — Нравится слышать, как я умоляю, да, Грейнджер?
Она фыркает и задирает нос.
— Теперь я понимаю, почему тебе нравится проделывать со мной такое.
Малфой смеётся, низко и сипло — очень похоже на кашель.
— Почему ты выглядишь такой расстроенной?
— Я не выгляжу расстроенной, — огрызается Гермиона — защищаться всегда проще. — У тебя был такой вид, словно тебе больно, а я не хотела, чтобы…
— Впервые кто-то проделал со мной подобное, — признаётся он, и она поднимает на него глаза. — В следующий раз буду знать, что не надо так сдерживаться.
Малфой смотрит на неё так, словно она сморозила какую-то нелепость, протягивает руку и рисует круги на её колене. Гермионе кажется: такое беспокойство — и вправду немного нелепо. В конце концов, это же был его выбор, разве нет? Он мог в любой момент сдаться и сделать то, чего она так добивалась, — Драко же всё понимал. В противном случае, он мог сказать «нет». Гермиона смеётся при мысли о том, какая же она развратная штучка, раз Малфою пришлось бы просить её всё это прекратить. Она представляет, как он с обиженным и возмущённым видом прикрывается, и хихикает ещё сильнее.
Гермиона поднимает веки, когда он стискивает её руки на своём животе и тянет на себя так, что она на него ложится. Вскинув бровь, он с любопытством смотрит на неё, отпускает её запястья и зарывается пальцами в тёмные волосы. Вглядывается в её улыбающийся рот, пока она не затихает, и встречается с ней глазами.
— Что?
— Ничего.
Малфой хмыкает, опускает руку, проводит по её спине и шлёпает по попе.
— Ты была очень плохой девочкой, Грейнджер. Я был почти уверен в твоей капитуляции, но ты проявила себя грозным соперником. Не знал, что в тебе это есть. И, тем не менее, выиграна лишь битва, но не вся война, верно? Помнится, я обещал тебе отомстить.
— Блюдо, которое подают холодным? — слабо уточняет она, и его губы изгибаются в хищной улыбке.
— Что ж, лёд я всегда могу раздобыть.
День: 1540; Время: 11
Завернув за угол, она сталкивается с Колином: он так напряжён, что, поймав его взгляд, Гермиона отпрыгивает в сторону, будто срабатывает какая-то пружина. К груди Криви крепко прижата чёрная папка, а по его бокам стоят два аврора.
— Привет.
— Гермиона, привет. Как дела? — его дыхание сбито, сам он испуган, и она не понимает почему.
Она оглядывает его безукоризненную мантию, пробор в волосах, белые костяшки на фоне папки.
— Всё хорошо. Как ты?
Она откашливается, почувствовав, что в вопросе сквозит обвинение, и поднимает глаза на авроров. Гермиона уже очень давно не говорила с Колином, но так уж бывает. Есть люди, с которыми она видится почти постоянно, а есть те, с которыми не сталкивается годами. В самом начале войны никто толком не знал ничьих способностей, и команды набирались случайным образом из списка свободных бойцов. Когда командиры выяснили, что скрывается за именами, они стали выбирать подходящих им людей, которые хорошо сражались и соответствовали целям операций. Гермиона часто работала с одними и теми же напарниками, за исключением, пожалуй, тех случаев, когда её товарищи были заняты на других заданиях.
Она сотрудничала с Колином не больше десятка раз, когда он пропал. И сейчас, окидывая взглядом его облик и сопровождение, она думает, что, возможно, причина крылась не только в предпочтениях руководителей операций.
— Я в порядке. Начал проект, фотографирую войну. Никаких снимков военных действий… Я большую часть времени проводил в убежищах и с целителями. Хочу устроить выставку, но мне нужно разрешение.
— О, — в этом есть смысл — Колин всегда любил фотографировать. Присутствие авроров означает, что его нужно сопровождать, а следовательно, Колин больше не член Ордена Феникса. И Гермиона не знает, что думать по этому поводу.
— Я… Когда я сражался… Есть кое-какие моменты, о которых никто не думает. Они не так важны, как сами битвы. Но имели место именно там, в убежищах, когда люди садились и вспоминали. Или когда забывали и смеялись. У меня…
Она делает шаг назад — Колин начинает теребить папки, две из них падают на пол, когда он пытается открыть какую-то из них. Он что-то бормочет себе под нос и протягивает ей одну. Она медленно берёт её, смотрит на авроров, а затем опускает глаза на фотографии.
На лицах запечатлены гнев, страх, готовность — наверняка это минуты перед операцией, и Гермиона слышит в голове мёртвую тишину, такую привычную перед заданием. Вот ещё один снимок: изломанное тело и бегающий в панике целитель, чья одежда пропиталась кровью одного, пяти, двенадцати человек. Два раненых члена Ордена: один тащит другого через поле.