— Так значит, свои ответы ты нашёл?
— Грейнджер, мне не нужны никакие ответы, вот в чём дело. Ты умрёшь. Представь, что ты будешь знать, когда именно, почему, где и как… — только это ничего не изменит, верно? Ведь ты всё равно умрёшь. Так что, в конце концов, это не играет никакой роли. Ответы бесполезны.
— Они приносят рассудку успокоение.
— Результат будет тем же, если совсем об этом не думать.
Гермиона сомневается, что когда-нибудь станет той, кто перестанет задумываться над разными вопросами.
— Так таращиться грубо.
— Прости, — Гермиона краснеет, пойманная за разглядыванием его странной дырки между большим и средним пальцами на ноге.
— Ты часто так делаешь.
— Таращусь?
— Краснеешь. Оказавшись рядом со мной.
Гермиона ещё гуще заливается румянцем, и это ужасно, ведь она всеми силами старается этого избежать. Она сердито косится на малфоевскую ухмылку и, защищаясь, возражает:
— Вовсе нет.
— О, да.
— Это у меня такое заболевание.
— О? — Драко вовсю веселится.
— Да. Э-э, ну… Болезнь, связанная с кровяным давлением. Оно иногда без всякой причины повышается, и кожа меняет цвет, — Гермиона понимает: наверное, это самая чудовищная ложь в её жизни, но от своих слов не отступается.
— Ясно.
— Мне поставили диагноз ещё в детстве. Очень неприятное заболевание.
— Не сомневаюсь, — в его голосе слышится смех, низкий и сдерживаемый.
Она хмыкает в ответ и хватается за первую пришедшую на ум тему.
— Я могу потрогать?
— Что именно?
— Твои… — она показывает на его ступни.
— Э-э, наверное, да, — он косится на неё, давая понять, как странно звучит эта просьба.
Она не обращает на это внимания, наклоняется вперёд и осторожно касается пальцем его ноги. Малфой дёргается, едва она дотрагивается до небольшого бугорка: гладкость кожи контрастирует с шероховатостью толстого красного рубца.
— Я и забыл, что у тебя нездоровая страсть к ногам, — стóит Гермионе описать пальцем круг, Драко выгибает ступню и растопыривает пальцы.
— Нет у меня ничего такого.
— Ты… — он осекается на полуслове и отдёргивает ногу. Гермиона замирает с поднятым пальцем и смотрит на Драко с улыбкой. — Не смей.
— Великий Драко Малфой боится щекотки, да?
— Ну… Полагаю, у всех есть своя ахиллесова пята.
Она фыркает и откидывается на спинку дивана, беря на заметку тот факт, что Малфой боится щекотки. Хотя вряд ли она сможет использовать это знание против него. Драко уже выяснил, что шея её слабое место, заметив, что даже лёгкое дуновение заставляет Гермиону с хихиканьем извиваться и корчиться.
Малфой вдруг поднимается на ноги и кивает головой в сторону дверного проёма за своей спиной.
— Пойдём, приготовишь мне чай.
— Приготовлю тебе чай? — она вскидывает бровь.
— Если захочешь, можешь добавить воды и на себя.
Она пылает негодованием, но всё же встаёт и направляется в кухню. Включает воду, но заставляет Малфоя самостоятельно наполнить чайник. А потом они несколько часов сидят на кухне, пока не устают от разговоров, а помещение не освещают первые солнечные лучи. Они обсуждают погоду, нервную дёрганую пляску Невилла, странности любовников Лаванды, при этом оба игнорируют эпизод с участием Малфоя: Гермиона — бросая сердитые взгляды на Драко, он — с бесстрастным выражением лица. Они беседуют о людях, местах и идеях. Спорят и дискутируют по поводу зелий, различных теорий, маггловской медицины. Разговор течёт легко и плавно, и Гермиона благодарит того, кто может её сейчас слышать, за то, что Драко проснулся и решил составить ей компанию.
— Профессор в Хогвартсе или исследователь, — он пробует, как звучат эти слова.
— Да, я хочу заняться волонтёрской работой, но… Мне также хочется найти лекарства, например, от последствий Круциатуса или укуса оборотня. Мне кажется, если я всё хорошо распланирую, то смогу преподавать в течение школьного года, а в свободное время и в период летних каникул заниматься исследованиями. Наверное.
Малфой кивает, его ложка отстукивает по столу какой-то старый мотив, знакомый, но который Гермиона никак не может вспомнить.
— Ты собираешься взяться за всё сразу?
— Разве я не должна смотреть в будущее?
— Смотри сколько угодно, но, нырнув с головой, ты рискуешь утонуть.
— Но если не иметь стремлений, каков тогда будет резон преодолевать препятствия, раз для этого нет никакой причины?
— О, причины всегда найдутся, — Малфой смотрит на неё так, словно она должна это знать, а потом неверяще смеётся: — Мерлин… Ты же никогда не бросишь попыток спасти этот мир, верно?
— О чём ты говоришь?
— Победить в войне, выучить новое поколение, освободить домовых эльфов, стать матерью сиротам, изобрести лекарства от всех болезней. Маленькое кровоточащее гриффиндорское сердечко с комплексом героя. Ты что, серьёзно думаешь, что сможешь спасти себя, спасая этот мир?
Гермиона смотрит на него, её рот дважды открывается и закрывается. Нахмурившись, она наконец произносит:
— Попадание не в бровь, а в глаз, да, Драко?
Его голова дёргается назад так, словно этими словами Гермиона ударила его по лбу. Но она не сожалеет о сказанном, потому что так оно и есть. И если Малфой хочет ткнуть в неё правдой, она ответит ему тем же. Драко никогда не нужно было сражаться. Возможно, он решился на это, потому что этого жаждала Пэнси, а он не захотел оставлять подругу одну. Может, им двигало стремление отомстить. Может, он не знал, куда ещё себя деть. Но по большей части Драко сражался ради своего искупления. Он воевал, чтобы вытащить себя из вихря пустоты, сменившего идиллическое детство. Сорвавшего фасад, плюнувшего неприкрытой реальностью в лицо, ясно давая понять: вот каким ты станешь, вот кто ты такой. Драко сражался, чтобы спастись, пусть бы ему и пришлось погибнуть.
— Ты добился своего, Драко. Несмотря на все потери и тяжесть, ты докатил свой камень, — вряд ли он понимает, о чём она говорит, но это не имеет никакого значения. — Ты не сын своего отца. И заслужил каждый сантиметр своего пути искупления. И я… я действительно оченьгоржусьтобой.
Он пристально смотрит на неё, и она не узнаёт застывшее на его лице выражение. Оно пугает её, вызывает одновременно желание заплакать, обнять Драко и сделать осторожный шаг в сторону. Она выдерживает его взгляд достаточно долго, чтобы продемонстрировать серьёзность своих слов, и с трудом сглатывает. Гермиона имела в виду именно то, что сказала. И возможно, ей стоило сказать ему об этом раньше. Может, ему важно услышать от неё это признание, а может, вообще на него наплевать, но он всё равно должен знать. Он заслужил это право.
— Что же до меня, — продолжает Гермиона, её тихий голос грохочет в тишине кухни, — дело не в этом. Победа в войне — это действительно спасение мира. А то, что будет после… Если я могу помочь людям, то именно этим и хочу заниматься. Я не в силах понять людей, имеющих ресурсы и возможности помогать нуждающимся, но при этом не делающих ничего. Помощь людям делает меня счастливой. И… Ну, возможно, таким образом я спасаю и себя тоже, — она смеётся, немного удивлённо, немного горько — это ужасно. Личные откровения.
Тишина. Она упирается взглядом в столешницу, скользя глазами по желобкам в древесине. У края виднеется обуглившееся пятно, и в памяти всплывает Лаванда, кладущая сюда сигарету, — она тогда бродила по кухне с улыбкой на опухших от поцелуев губах. Гермиона позабыла об этом. Ханна напевала какую-то детскую песенку, и Гермиона пыталась незаметно определить: опух ли её собственный рот так же сильно, как у Лав.
Драко откашливается спустя пятьдесят четыре движения секундной стрелки.
— Есть и худшие вещи, которые приходится делать, чтобы стать счастливым.
— Да.
— Но иногда то, чего мы хотим, на самом деле нам не нужно.
— Но иногда бывает необходимо рискнуть, — Гермиона перестаёт думать о своих карьерных амбициях, сосредоточиваясь на мыслях о Драко.
— Тогда нужно увериться, что риск того стоит, — он поднимает пустые кружки и относит их в раковину. — Я думаю, тебе сейчас самое время отправиться в постель, Грейнджер. Ты вот-вот начнёшь пускать тут слюни.