—Ты мне больше не сын.
***
Серые стены, лишённые всяких цветов и красок переливались тенями, создавая монохромный мир.
В этом пространстве тоски и безумного одиночества сидел молодой парень…. Засев в углу, словно слившись с черно-белой камерой, он доживал свою жизнь, лишенную всякого смысла.
— И что? Будешь и дальше гнить в этих стенах?
— Заткнись.
— Как давно мы здесь? Уже два с лишним года прошло, а ты всё также…
— Заткнись.
— О-о! Это прогресс, целых два слова за день! Ты делаешь успехи, поздравляю!
—Заткнись!
Тюремные камеры для смертников имели хорошую звукоизоляцию, поэтому никто не слышал его разговор с самим собой. Но даже так, никто бы и не удивился такому поведению. Можно сказать, что потерять рассудок в подобном заведении было совершенно нормально. Как-никак, продолжительное одиночество в четырех стенах делает свое дело.
— Я же сказал тебе, заткнуться! Ты что хочешь свести меня с ума окончательно?!
— Даже не собиралась. Мне просто скучно наблюдать за твоим жалким существованием. Вот и решила разрядить обстановку...
Ударив рукой об стену, Рон продолжал согнуто сидеть в углу, прикрыв свое лицо коленями.
С тех пор, как его закрыли в этом депрессивном здании, он продолжал так сидеть изо дня в день.
Разумеется, его выводили на прогулку шесть раз в году, но это скорее проявления некого гуманизма, по отношению к серийному убийце.
Какие бы бесчеловечные поступки не сотворил человек, он всегда остаётся человеком. Впрочем, не все такого мнения...
— Я тварь, не заслуживающая прощения… скорее бы умереть, — сказал Рон бесцветным голосом.
— Ох... какой же дурной сосуд мне достался. Но, как говорят, родителей не выбирают.
— Родителей говоришь…? Да лучше бы я не родился.
Продолжая своё самобичевание, он рвал волосы на голове, тем самым притупляя душевные страдания болью. Стоило Рону закрыть глаза, как ему мерещилось то зловещее дерево на заднем дворе. Безжизненные образы не давали ему покоя, болезненно моля о пощаде… но безрезультатно. Даже спустя два года, он не мог простить себя.
Удивительно. Как он еще не лишился ума? Или же...
— Хватит ныть! То, что другие утверждают твою причастность, не делает тебя виновным. Тем более, ты ничего не помнишь, верно? Так почему ты винишь себя?
И вправду. Он ничего не помнил о той злосчастной ночи. Только сущий ад.
Следователи и судмедэксперты не обнаружили достаточно улик, чтобы с уверенностью заявить, что Рон Стивенс – убийца. Но проблема была в том, что инцидент обрёл общенациональный резонанс, вследствие которого Министр был вынужден подписать петицию или уйти в отставку. Тем более Рон был единственным подозреваемым. Нужно было найти «козла отпущения», вот и всё.
— Даже, если не я… уже ничего не изменить.
— Ты прав, не изменить. Но, тебе повезло…
— Повезло...и чем же мне так кру-у-упно ПОВЕЗЛО?— Рон начал срываться на крик.
— Тем, что мы связаны, и я не позволю нам кануть в лету, — обнадеживающе говорит голос.
Подняв голову Рон иронично засмеялся.
Вся горечь и страдания отразились в его ехидной улыбке, символизируя его последние дни.
— Мы… ты только плод моего воображения, не более.
Вдруг его еле заметная тень начала искажаться и приобретать иную форму. Мрак восседал перед ним. Казалось, будто всё вокруг окуталось пеленой тьмы, заставив иссякнуть даже малейшие лучи света.
Глубочайшая тьма предстала перед ним, явив свой адский облик. Этот силуэт выходил за рамки здравого смысла, будоража разум. Тень, с красными глазами – вот как можно было описать этот мистический феномен. Но не просто тень, а тень, обретшую форму подобно человеческой.
Руки с длинными пальцами, которые были длиннее человеческих в два раза, пытались коснуться его лица.
«Я окончательно спятил?» — подумал Рон. Он был не в состоянии даже вздохнуть, а стоял на месте, не шевелясь.
Сердце замерло, когда темные пальцы коснулись его лица. В мгновение по его спине пробежали мурашки, словно украшая его спину иголками, дав ощутить это мрачное прикосновение.
Тень не остановилась. Она медленно приблизилась к его уху, промолвив…
— А плод воображения может делать так?, — промолвив нежным, но при этом ужасающим голосом, она облизала его щеку.
Он отчетливо почувствовал прикосновение её длинного языка. Даже влага, оставшаяся после этого жеста, сводила его с ума.