Малфой тоже изучал улицу. Его глаза загорались, когда он смотрел на свет, и с ее точки обзора это было завораживающее зрелище. Но Гермиона старалась долго не пялиться, потому что он всегда чувствовал ее взгляд.
Метка была уродливой. Жгуче-черной. Точно ее выжгли на коже, и судя по тому, что Гермионе доводилось читать, так и было. Она слышала, что это был очень болезненный процесс, и это радовало. Радовало потому, что боль хоть немного искупала вину.
За исключением этой татуировки, на Малфое почти не было отметин. Гермиона заметила несколько шрамов, что было нормально для человека его возраста… как минимум. Но метка бросалась в глаза. Самая неприятная и некрасивая из тех, что она на ком-либо видела.
– Тебя это задевает?
Гермиона застыла, сбитая с мысли его вопросом, и вспыхнула, осознав, что он поймал ее за пристальным разгадыванием его руки.
– Да.
Он внимательно посмотрел на девушку и потянулся за ложкой размешать кофе. Ее напиток остыл еще несколько минут назад, и она подозревала, что его стал уже совсем ледяным.
– Это всего лишь метка.
– Это не просто метка. Многие люди видели ее перед своей смертью и гибелью родных и близких. Это отличительный знак. И самый смысл его создания заключается во зле.
– Она должна порождать страх. И я не думал, что ты из тех, с кем это сработает, – он сделал глоток и сохранил невозмутимое выражение лица.
Может быть, специально ждал, пока кофе остынет? С него станется.
– Не работает. Я не боюсь. Меня тошнит. Она внушает злость… по отношению к тем людям, что ее носят, и за тех, кто был вынужден ее лицезреть.
Он посмотрел на свою Черную метку, темную, словно ночной океан. Прижал большой палец к верхушке черепа и провел по коже вниз, до кончика хвоста змеи. Словно это были чернила. И будто изображение можно смазать, и тогда всё вернется в норму.
– Это ничего не значит.
– Это значит всё, – её голос звучал сурово и жестко, и Малфой снова поднял на нее глаза.
Помолчал, убрав руку.
– Я имею в виду, моя. Именно эта. Всего лишь пропуск.
Она не знала, пытается ли он убедить ее или повторял какую-то давнюю мысль для себя.
– Не уверена, что это имеет значение. Всё равно…
– Должно. Я ношу ее без убеждений, Грейнджер. Без веры. Это не метка на моей руке – это возможность победить в войне. Инструмент. Способ приблизить конец.
Гермиона перевела глаза на его руку.
– Она уродлива.
Он продолжил помешивать кофе и ни разу не коснулся ложечкой стенок чашки. Она терпеть этого не могла. Ей нравился шум. Гермиона любила некоторую неуклюжесть. У Уизли за столом всегда стоял гвалт.
– Она исчезнет, когда исчезнет он.
– А что, если он не умрет? – ложка замерла, и Гермиона снова посмотрела Малфою в лицо. – Что, если он выиграет войну, и никто никогда не узнает, что ты был в Ордене. Ты вернешься?
– На случай, если ты забыла…
Ох… ладно.
– Гипотетически. Если это произойдет.
– Почему это имеет значение?
– Потому что.
– Потому что, – сухо протянул он.
– Да, потому что имеет.
– Я не понимаю…
– Просто имеет, Малфой. Для меня. Поэтому, пожалуйста… ответь на вопрос.
Казалось, он разрывался между желанием нагрубить, проигнорировать и ответить. Коснулся нижних зубов языком и тяжело выдохнул.
– Я не знаю, что произойдёт, но уверен, в конце концов либо об этом узнают, либо я буду мертв. Вероятно, и то и другое.
– А если нет?
– Я не гребаный Пожиратель Смерти, – он наклонился и рыкнул так неожиданно, что Гермиона отпрянула. – Я не такой. Прекрати пытаться выбить из меня признание, или что ты там все время делаешь. Я не такой! Быть Пожирателем Смерти, убивать людей просто так – я не такой! Это не для меня. Не знаю, что произойдет, Грейнджер, но я больше не буду служить Темному Лорду. Иди к черту и уймись уже. А сейчас ешь свои гребаные яйца, чтобы мы могли уйти.
– Тьфу-ты! – Гермиона выпрямилась и посмотрела прямо на него. – Проблемы с контролем гнева.
Она взяла вилку, а он продолжил сверлить ее взглядом.
День тридцать седьмой; 22:36
– Мы влипли.
Малфой застонал и повернулся к Гермионе спиной.
Та проигнорировала такое очевидное нежелание ее слушать и продолжила:
– Наш единственный вариант – Маскирующие чары, но нам придется ими воспользоваться, только когда мы окажемся в магическом мире, иначе это привлечет внимание Министерства. Слишком часто волшебники прячутся и скрывают свои темные делишки в мире магглов, чтобы Министерство не обратило внимание на такое. И это значит, нам придется пробираться туда в своем облике, и… что? Надеяться, что нас не узнают?
Малфой что-то пробормотал себе под нос, и Гермиона не разобрала, что именно: какую-то идею или список ингредиентов заглушающего зелья, но склонялась к тому, что это нечто неприятное и касающееся лично ее. Она знала, что говорит много, но так ей было легче. Она проговаривала детали и находила решение проблемы.
– Пусть так, но нам все равно придется использовать заклинания. Если мы спрячемся, например, под Аврорскими чарами прикрытия, тогда на нас выйдет Министерство. Мы можем изменить цвет, но это не спасет. Если Пожиратели Смерти или другие приспешники Волан-де-Морта нас ищут, они наверняка думают, что мы используем маскирующие чары. А значит, будут ориентироваться на рост, телосложение, форму лица и…
– Ты же понимаешь, что я обо всем этом уже подумал, верно? Я не твой дуэт идиотов, Грейнджер. Тебе не надо объяснить мне каждую мелочь.
– Да? Тогда полагаю, у тебя есть план?
Он промолчал. А она не удивилась.
День сороковой; 14:26
– Малфой, я схожу с ума.
Это на случай, если он не заметил, как она суетится и нервничает последние два дня. Будучи запертой с Малфоем в четырех стенах в течение недели, у Гермионы было не так уж много занятий. Он с ней почти не разговаривал, читать и делать было нечего. И она сходила с ума. Дурела от одиночества и безделья.
Гермиона провела два дня, наблюдая за своим соседом, словно смотрела плохое реалити-шоу по телевизору. Он тоже психовал. Они оба готовы были лезть на стенку.
– Сходишь?
– Ха, – и добавила с отчаянием: – Ты знаешь, как играть в виселицу?
– Что? – он оторвался от своей новой жуткой фигурки оригами.
Которая на оригами не походила совершенно, и Гермионе закралась в голову мысль, что Малфой не особо понимал, что делал. Сложенные странным образом старые карты были разбросаны по всей комнате, и сегодня утром около своей зубной щетки Гермиона обнаружила то, что раньше было Польшей, скомканное в виде абстрактного мужского тела.
– Это игра, в которой нужно угадать буквы, а затем и всё слово перед тем, как… Я покажу.
– Это маггловская игра?
– Нет, волшебная. Ты просто никогда о ней не слышал, – ей потребовалась секунда на осознание того, что его сарказм заразен.
Не похоже, чтобы Малфой оценил остроту, но на кровати все же немного приподнялся. Его штаны сползли на самые бедра, и Гермиона не знала, похудел он или просто опять не вдел пуговицу в петлю. Расстегнутую застежку она случайно заметила три дня назад, пока Малфой спал, и пару минут пялилась на небольшой открытый участок его кожи.
Гермиона приступила к подготовке, рисуя виселицу и черточки для ее слова.
– Просто угадываешь букву, и если ты прав, я впишу ее в правильное место. Если не угадываешь, я рисую голову. Потом туловище, и если я успею нарисовать всё тело до того, как ты назовешь слово, ты проиграл.
– Тебя повесили.
– Верно. Вот, я подскажу – это связано с готовкой.
Малфой вытащил соседний стул, сел и, поджав губы, посмотрел на листок. Затем перевел взгляд на Гермиону и выхватил у нее из руки карандаш, словно его никогда не учили вежливости.