Перед глазами всё пошло таким круглом, что шатенка завалилась на бок, чувствуя острую тошноту, она ехидно щекотала пером её горло и желудок. Мерлин, помоги. Она буквально чувствовала, как по пищеводу в обратном направлении идёт ком из непереваренной еды. Возможность умереть от того, чтобы захлебнуться рвотными массами вообще не красила будущую перспективу, но Гермионе физически не хватало сил что-либо сделать.
— Всё-таки очнулась, падаль, — Гойл оказался настолько близко, врываясь в возможные остатки личного пространства, что её замутило ещё сильнее. Снова схватив её за клок кудрявых волос, он оторвал её бледное лицо от пола, презрительно в него вглядываясь. — Стоило сучке ордена оказаться на волоске от смерти, как они тут как тут. Что же в тебе особенного, грязь?
Внизу послышался какой-то грохот, что пол под ними задрожал, значит она на втором этаже. Гермиона будто вынырнула из-под воды, когда услышала желчные слова Грегори. Неужели орден здесь? Как они их нашли? Какая, к черту разница, они спасены, нужно лишь тянуть время, перенаправить его полностью ордену.
Гермиона дернулась в сторону, оставив в руке Гойла приличный клок своих волос. Зашипев от очередного прилива головокружения, тошноты и боли, она попыталась хотя бы немного привстать, опираясь спиной на холодную стену. Когда ощущения притупились, девушка огляделась и ничего примечательного не заметила. Старая заброшенная спальня: балдахин грозился от чиха рухнуть на кровать, окно было покрыто таким слоем пыли, что свет еле-еле проступал, давая ей возможность разглядеть не особо крупные детали.
— Что во мне особенного, Грегори? — Гермиона болезненно оскалилась. — То, чего у тебя и твоих дружков никогда не было. Мозг.
— Crucio.
Раскат боли проносится яркой вспышкой и все звуки борьбы утонули в свистопляске очередной агонии. Её тело покрывается тёмной плетёной сетью, будто вены проступили сквозь кожу и лопнули. Грейнджер выгибается от боли и срывается на крик. Круциатус в исполнении Гойла был не особо силён, но травмы головы и рёбер превратили его в изощрённую пытку. Словно ей заново ломали: брали, как куклу, и нещадно били об стену. Горло саднит, единственное, что его смачивает и спасает от возможности треснуть — слёзы, которыми она захлёбывается. Гермиона была бы рада сейчас отключиться, но организм продолжал сражаться и терпеть.
Кровь закипала и циркулировала по телу с бешеной скоростью, сосуды в мозгу лопались и казалось, что он вот-вот весь до последней капли вытечет на этот грязный прогнивший пол. Пальцы в своей беспощности хаотично врезались в деревянные брусья пола, загоняя в кожу и под ногти неопределённое количество микроскопических заноз. Она была на грани сумасшествия, ещё один шаг, всего один. Гермиона Грейнджер решается. Несмотря на волны проклятия, Гермиона шепчет. Неразборчиво, слабо, глотая окончания вместе с кровью и слезами. Шепчет стоп-слово. Сейчас всё закончится. Девушка блаженно и слабо улыбается, в предвкушении покоя, лучше уж её реальность. Закрывает глаза и... Ничего не происходит. Стоп-слово не работает!
— Развлекаешься? — низкий и елейный голос сотрясает собой воздух, пространство резко сужается до размера картонной коробки.
Малфой небрежно отталкивается от дверного проема, чопорно отряхивая рукав своего чёрного пиджака, и, не спеша, двигается вглубь комнаты. Гойл заметно вздрагивает, быстро пытаясь это скрыть. С громким недовольным вздохом, он отводит палочку от полуживой девушки и разворачивается лицом к бывшему сокурснику. Гермиона используют эту передышку, чтобы потратить свои последние силы. Она отползает в сторону, пока на неё не обращают внимания. Судорожные и нервные движения в поисках палочки не увенчиваются успехом. Грейнджер не перестаёт бормотать. Годрик, услышь.
— А, Малфой... Ты быстро прибыл. Разве ты сейчас не должен быть за границей? — парень выглядел раздраженным и до глубины души оскорбленным. — Эта мразь посмела сказать, что умнее меня. Я решил напомнить её место.
— Место — местом, но ты же не думал, что я тебе посочувствую и опровергну её заявление? — его холодный смех заполнил собой её грудную клетку. Он поселился рядом с раскачивающимися паникой и страхом. Но в отличие от них, не раскачивался на костях, а вылизывал. С чувством, с жаром. Каждое ребро, каждую косточку. Медленно, влажно, горячо. Этот ледяной смех обрушился на неё раскалённой лавой. — Я не мог пропустить такой цирк. Иди вниз, от тебя там с твоими животными замашками будет больше пользы. Роули мёртв, а психи Кэрроу от восторга и возбуждения сейчас друг друга запытают.