Около полудня того дня, когда умер герцог, из восточных ворот города выехал гонец от Альберико. Гонец нес синее с серебром траурное знамя и, никто в этом не сомневался, составленное витиевато и напыщенно послание с соболезнованиями детям и внукам Сандре, собравшимся сейчас в обширном поместье в семи милях от городских стен.
В кавнице «Паэлион», где в тот сезон собирались самые остроумные люди, с цинизмом заметили, что от тирана скорее можно было ожидать отправки не одного гонца, а целой роты собственных наемников из Барбадиора, если бы оставшиеся в живых потомки Сандре не были настолько беспомощными. Не успел стихнуть насмешливый, но осторожный, с оглядкой, ропот после этих слов, как один заезжий музыкант – а их в ту неделю съехались в Астибар десятки – предложил пари на весь свой заработок следующих трех дней, что еще до окончания праздника из Кьяры пришлют соболезнования в стихах.
– Слишком удобный случай, – объяснил неосторожный гость, сжимая в ладонях дымящуюся кружку кава, сдобренного одним из дюжины ликеров, стоящих на полках бара «Паэлиона». – Брандин не сможет упустить подобный шанс и не напомнить Альберико – и всем остальным, – что хотя они двое и поделили между собой полуостров, большая доля искусства и просвещения приходится на его западную часть, рядом с Кьярой. Попомните мои слова – а кто хочет, может побиться об заклад, – через три дня, не успеет в Астибаре умолкнуть музыка, мы получим замысловато зарифмованный опус тучного Доарде или какой-нибудь дурацкий акростих Камены, над которым надо поломать голову и где имя Сандре можно прочитать шесть раз туда и обратно.
Раздался смех, но опять-таки осторожный, даже накануне праздника, когда давняя традиция, которую Альберико из Барбадиора осмотрительно сохранил, позволяла большие вольности, чем в остальное время года. Несколько человек, разбирающихся в расчетах, наскоро прикинули время на плавание и опасности осеннего моря к северу от провинции Сенцио и между островами Архипелага, и пари музыканта быстро было принято и записано на грифельной доске, висевшей на стене «Паэлиона» как раз для этих целей: в городе любили биться об заклад.
Но вскоре все пари и насмешливая болтовня были забыты. Некто в невероятной шляпе с кудрявым пером распахнул дверь кавницы и громко потребовал внимания. Добившись его, он сообщил, будто только что видел, как гонец тирана вернулся в город через те же восточные ворота, из которых недавно выехал. Что этот гонец скакал значительно быстрее, чем прежде, и что всего в трех милях за ним следовала похоронная процессия герцога Сандре д’Астибара, которого, в соответствии с его последней волей, привезли для прощания на один день и одну ночь в тот город, где он некогда правил.
Реакция посетителей «Паэлиона» была мгновенной и вполне предсказуемой: мужчины начали кричать во все горло, чтобы их услышали сквозь их собственный галдеж. Шум, политика и предвкушение удовольствий праздника вызывали сильную жажду. Торговля пошла настолько бойко, что взволнованный владелец «Паэлиона» начал лить полноценные порции ликера в кав. Его жена, более флегматичная по натуре, продолжала недоливать ликер всем клиентам подряд, не делая исключений даже для любимчиков.
– Их повернут обратно! – вскричал молодой поэт Адриано, решительно стукнув своей кружкой и расплескав горячий напиток по темному дубовому столу, стоящему в самом удобном месте «Паэлиона». – Альберико никогда этого не позволит!
Послышалось одобрительное ворчание его друзей и прихлебателей, которые всегда собирались вокруг именно этого стола.
Адриано украдкой взглянул на странствующего музыканта, который заключил дерзкое пари на Брандина Игратского и его придворных поэтов с Кьяры. Этот парень с веселым видом, насмешливо выгнув брови, развалился на стуле, который некоторое время назад без зазрения совести придвинул к их столу. Адриано чувствовал себя оскорбленным этим человеком и не знал, что его обидело больше: намек музыканта на культурное превосходство Кьяры или то, как небрежно он отозвался о великом Камене ди Кьяре, которому Адриано усердно подражал в последние полгода, причем не только в стихосложении, но и в одежде, ни днем ни ночью не снимая трехслойный плащ.
Адриано был достаточно умен, чтобы понимать, что в этих двух источниках раздражения заложено противоречие. Но он был слишком молод и выпил слишком много кружек кава с бренди из Сенцио, так что это понимание осталось на уровне подсознания.