Операторы в обычной обуви и одежде с огромным трудом следовали за нами, таща свои камеры. Я только успел подумать, что надо бы им помочь, как смотрю, Миша уже спускается к ним. Он был верен себе. Деталь незначительная, но характерная: там, где нужна была помощь, Миша всегда оказывался первым. Он был на редкость великодушный и самоотверженный человек, сильный не только физически, но, что, пожалуй, еще важнее, сильный духом. Он легко находил путь к сердцу человека, умел дружить и был редким другом. Он, как никто другой, умел незаметно помочь человеку, поддержать в нужный момент — и в горах, и в повседневной, «земной» жизни. А это редкий дар...
4 июля выходим на Су-Альто. Это сложнейшая семисотметровая стена шестой категории трудности.
Первооткрыватели маршрута — французские альпинисты Ливанос и Габриэль. Миша решил посвятить восхождение на Су-Альто памяти дяди, Габриэла Хергиани. С 1952 года этот маршрут прошли всего несколько высотников. Представление о сложности его мы могли составить благодаря консультации Армандо да Ройта.
Раннее утро. Ночной холод все еще властвует в ущелье. Мы стоим у основания стены озябшие и энергично растираем руки. Искоса поглядываем на стену, прикидываем, откуда лучше начать штурм.
Миша вытаскивает из рюкзака путеводитель поДоломитовым Альпам. Еще и еще раз внимательно изучаем маршрут. По фотоснимкам и схемам проверяем узловые пункты, делимся соображениями и впечатлениями. Единодушен наш вывод: восхождение сложное, тяжелое, несравненно тяжелее предыдущих. Но разве Миша когда-либо искал легких восхождений?..
И вот — выходим.
Связываемся новой, полученной перед выходом австрийской веревкой. Пока идем вместе. Стена легкопреодолимая. Постепенно уклон возрастает. Предстоит преодолеть отвесный снежно-ледовый участок. Миша страхует меня превосходно, и я медленно, очень осторожно продвигаюсь кверху. Вырубаю во льду ступеньки. Скалы, которые приходят на смену этому участку, мокрые от талой воды и обледенелые, что ощутимо затрудняет подъем. Наконец я выхожу на гребень и принимаю Мишу...
Потом скалы стали посуше, зато сильно увеличился уклон. Миша идет впереди. Вот уже несколько лет мы ходим вместе, я наблюдаю его мастерство, и, казалось бы, что может меня удивить? И тем не менее всякий раз меня приводит в восторг его непередаваемый почерк, удивительная артистичность каждого его движения, какая-то особая кошачья мягкость, цепкость и пластичность и одновременно сила! Я смотрю и невольно думаю: за что же он уцепится на этой совершенно гладкой стене? Но он находит какие-то выступы, расщелины, трещины. Кажется, он сросся со скалой, они едины, нерасторжимы, ничто не в состоянии оторвать его оттуда... Каждой мышцей, каждой клеточкой кожи он прилип к стене и медленно, упорно, неуклонно идет наверх. Его движения абсолютно точны...
К сожалению, никакие слова не могут это описать...»
Фасад старинного сванского дома закрывает рисунок. На огромном полотне изображены ущелье Энгури, Ушба и сванские башни. Снежный форпост вершины, на котором — сильно увеличенное фото Михаила.
Во дворе, на столе, разложено охотничье и альпинистское снаряжение Михаила, подаренное ему отцом. Здесь фамильный кинжал и кремневое ружье с порохом, бандули и вязанные крючком пачичи, кошки и старая муджура — предок ледоруба, старинный бинокль и шапка из валяной шерсти, чоха-ахалухи и башлык из домотканой шерсти. Все эти предметы говорят о славном прошлом рода Миндохшери.
Михаил покоится в мачуби нового, только что отстроенного двухэтажного дома. Все село пришло на помощь семье Хергиани, чтобы срочно, за несколько дней, закончить этот дом, покрыть его, вставить дверные и оконные рамы, застеклить их, оштукатурить стены, настелить полы...
Родственники, соседи, близкие расположились вокруг покойного по степени близости к нему и к семье. Оплакивать погибшего полагалось все эти дни — дни скорби и стенаний. Но кульминация плача была все же на кладбище, перед погребением. Соблюдали порядок — иные причитали и плакали здесь, дома, иные сохраняли себя для последнего, прощального плача.
доносился чей-то голос до Бесариона. Он стоял во дворе и с неудовольствием слушал, как кто-то из плакальщиц упрекал его сына за любовь к горам. Бесариона всегда сердило, когда Михаила порицали за это. Эта страсть — фамильная страсть Хергиани. И вообще он считал, что каждый человек идет своей дорогой, и никому не ведомо, что ждет его на этой дороге, победа или смерть. Победа — удел смелых, но и поражение тоже удел смелых, а тот, кто не побеждает и не терпит поражения, вообще ничего из себя не представляет.
Племянник, Заур Хергиани, словно почувствовав неудовольствие Бесариона, поспешно подошел к нему и почтительно спросил:
— Ничего не желаете, дядя Бесарион?
— Знаешь, милый... скажи-ка женщинам, пускай отдохнут, поздно уже, пуская отдохнут... и ему дадут покой...
Следующую, предпоследнюю ночь в доме Хергиани провели самые близкие. Как ни велика была тяжесть утраты, а обычаи требовали своего: надо было обговорить и заупокойную трапезу — келех. Еще лет пятьдесят назад к поминальному столу подавали блюда из тех продуктов, которые имелись в самой Сванэти: кабаб, лобио с различными приправами и специями, отварной картофель, вареная и подслащенная чечевица, которой обносили гостей. Из напитков — ячменная либо пшеничная водка. На келех шли не ради еды и питья — зачастую угощение оставалось почти нетронутым: напитки лишь пригубляли — за упокой, съедали малую толику обязательной по ритуалу еды, произносили несколько необходимых тостов — и расходились чинно, пристойно. Но вот однажды на чьем-то келехе появились рыбные и овощные блюда, появилось вино... и пошло, и пошло. Семьи, в которые вторгалась смерть, стали подражать друг другу Несмотря на то что привозить из Кутаиси, или Зугдиди, или Сухуми рыбу, овощи (те, которые не произрастали в Сванэти) и вино на все село было очень трудно и дорого, это вошло в моду.
«...Пройдена половина маршрута. Мы сидим в небольшой нише, служившей приютом первопокорите-лям Су-Альто. Перед последним боем необходимо как следует отдохнуть, набраться сил. Подкрепляемся шоколадом, запиваем его водой из фляжки. Отсюда отлично видно все ущелье, утопающее в зелени, с яркими альпийскими цветами на склонах. Где-то внизу, недовольно ворча, бежит небольшая речушка. В чистейшем воздухе далеко разносится звон бубенчиков стада и покрики пастухов.
— Знаешь, Слава,— говорит Миша,— если зажмурить глаза, кажется, я у себя на родине, в Грузии, в Сванэти. Все здесь напоминает мне родину...
Отдохнув, продолжаем подъем. До вершины — каких-то двести метров. Миша идет по левую руку от меня. Вот он зашел в камин, чтобы обойти нависающий над нами карниз. Вскоре я потерял его из виду. Теперь я могу следить за ним лишь по движению веревки.
Считаю про себя метры, которые, по моим расчетам, он должен пройти. Один... два... три... Внезапно до слуха доносится звук камнепада. Вдруг я увидел— Миша летит вниз!.. Я изо всей силы дернул веревку. Веревка ободрала ладони, зато удалось ее подтянуть, значит, я поймал Мишу... Но нет! Новая крепкая австрийская веревка перетерлась о скалу! И я вижу, как Миша летит в бездну с обрывком веревки в руках... головой вниз, раскинув руки...
Усилием воли я вышел из оцепенения. Как же это случилось? Ведь всего минуту назад мы были вместе, да что минуту — мгновение назад!.. В ушах еще звучит его голос, его смех... грузинская мелодия, которую он обычно напевал... Он, такой жизнелюбивый, такой жизнерадостный... Я качал головой и твердил: нет, нет, нет!.. Но реальность была неумолима.
Потом я увидел людей внизу, у подступов Су-Альто. Зрители, альпинисты, судьи... Среди них Михаил Иванович Ануфриков и Слава Романов — ведь они наблюдали за нашим восхождением. Итальянские солдаты, находившиеся поблизости на учениях, бросили все и бегут сюда. Это они, итальянские солдаты, нашли тело Миши и снесли его вниз. И когда Мишу проносили мимо военного лагеря, национальное знамя Италии было опущено к земле...