Крамб-стрит, и прежде не блиставшая красотой, сегодня выглядела хуже некуда. Туман растекался по крышам низеньких домишек, как убежавший из котла и стынущий суп по засаленной плите. Лавчонки были жалкими еще тогда, когда их только-только построили в расчете на случайную мелкую торговлю. После победы, когда через вокзал проходили сотни тысяч демобилизованных, каждый с мешком подаренной правительством одежды всех степеней необходимости, половину заведений захватили быстро сориентировавшиеся перекупщики, занявшиеся куплей-продажей подержанных вещей. За каждой второй витриной темнели гирлянды полуреспектабельных лохмотьев, развешанных между нагромождениями серых посудных полотенец, грязных чемоданов и бессистемными коллекциями остатков пехотного хаки вперемешку с голубым авиационным обмундированием. Главным украшением квартала служил новенький полицейский участок на углу. Именно туда прошествовал старший инспектор властной поступью лендлорда. Поток автомобилей на минуту преградил им дорогу, задержав обоих джентльменов на островке безопасности. Пока они стояли посреди проезжей части, мистер Кэмпион вдруг подумал, что туман пахнет как-то зловеще. Это запах залитого водой пепелища, и словно впервые услышал явственный гам раздраженного, полуослепшего города, визг тормозов, ругань шоферов и злобное шипенье шин по мокрому асфальту.
А надо всем этим, ухая барабанами, вел главную тему уличный оркестр. В его звуках не было ни тени жалобной заунывности. Напротив, они торжествовали в сгустившемся воздухе во всем бесстыдстве назойливой и развязной какофонии.
Группа музыкантов располагалась частью в водосточной канаве, частью на тротуаре. В соответствии с законом, они неторопливо перемещались вдоль улицы, и дребезжащие жестянки для сбора пожертвований еще добавляли грохота. Разглядеть их лица было трудно, оркестр все-таки находился чуть поодаль, но в самых движениях оркестрантов сквозила такая омерзительная настырность, что огибая эту компанию, поток пешеходов невольно суживался. Люк мотнул головой в сторону музыкантов:
— Видите? Злостное вымогательство! А то как же! Падайте, па-дайте! — он сунул Кэмпиону чуть ли не под самый нос сложенную лодочкой ладонь, скривив лицо в алчной гримасе. — А ты их попробуй только тронь! Не задерживаться — вот и все, что нам дозволено от них требовать. Подыми такой гвалт коты, их давно бы прибили!
Кэмпион рассмеялся. Люк ему определенно нравился.
— Помню, после Первой Мировой эти оркестры шокировали публику, — заметил он в ответ, — но кажется, в государстве всеобщего благоденствия с ними как-то свыклись. Ветераны, как я понимаю?
— Все мы ветераны, — Люк не скрывал раздражения, — готов спорить, что каждый встречный мужчина младше шестидесяти — ветеран, и половина женщин тоже. Эта гопкомпания — ветераны плюс кое-что еще. А вы их разве прежде не видели? Они слоняются по всему Лондону, а по Вест-Энду в особенности. Нам предъявить им нечего, но выглядят они, прямо скажем, не то чтобы слишком привлекательно.
Взмахнув руками, он начертал в воздухе круг и сощурил глаза до размера булавочной головки.
— У каждого на шее табличка. Вот у этого «Не получаю пенсии». Я, что ли, получаю! А вон еще — «Инвалид. Нет руки». Ишь бедняга! А мог бы сходить за бесплатным протезом в родное министерство здравоохранения! Куда там! «Нет головы» — вот что тебе бы подошло. И ведь ни у кого не увидишь таблички «Безработный» — а то не дай Бог работать предложат. Обычные попрошайки. Вот только песня эта — хорошая, марш ветеранов. Вы помните ее?
— Вспоминаю. Кажется, «Жду тебя»?
Люк, замерев, прислушивался, лицо его приняло странное выражение. Оркестр двигался медленно-медленно.
— «Под зеленым старым дубом, — промычал старший инспектор себе под нос, — буду ждать тебя! Буду ждать те-бя — только ты дождись меня. Под-ставь свои губки, по-правь свои юбки, раз и два и нас повенчают. — И поплывем в челноке — по серебристой реке — где ивы ветвями качают». Не Бог весть какая поэзия, насколько я понимаю, да только те вон голубчики имеют в виду совсем другие слова.
— А, ну да! — аккуратная память мистера Кэмпиона выдала, наконец, нужную строчку. — «И при твоем кошельке — мы уплывем по реке — и нас никто не поймает».
Старший инспектор невесело рассмеялся, диковато хрюкнув.
— Это-то еще ничего. Нет, эти приятели сейчас вспоминают другие строчки. Уж больно зверски они играют. «На приколе живя — я буду ждать тебя — поджидать тебя — когда не ждешь меня. Открой только глотку — распорю как селедку — перо под кадык и здрассьте!»
Брови мистера Кэмпиона испуганно поднялись, и улыбка исчезла… Если задачей Люка было шокировать, то он с ней полностью справился. Приведенный им текст казался не то чтобы пророческим, но все же он на миг высветил истинную суть того, что весь нынешний день не давало им обоим покоя. Кэмпион понял это лишь теперь, на этой коченеющей под покровом сумерек улице. Впервые за сегодня наступило осознание — столь отчетливое, что мороз пробежал у него по коже.
— Насилие, — вслух подумал он.
— Вот именно, дружище, — Люк уловил подходящий момент, и оба джентльмена ринулись наперерез транспорту. — Вот именно, — повторил он, достигнув наконец тротуара. — У нас в столице насилие всегда под боком, с любезненькой такой улыбочкой. Помните, как в той комедии «Из-за фунта не умру». Там, конечно, только шутка. Ну и умора, в точку попали! Бедолага Джордж, физиономия вся в крови — вот смех то! Я думал, мы животики надорвем! — инспектор прервался, чтобы помочь какой-то женщине с коляской высвободить из-под колеса свою собственную ногу, и одарил ее ослепительной улыбкой и радостно продолжал. — Я и сам смеялся!
Мистер Кэмпион слушал с мрачным видом. Подобного юмора он никогда не понимал. До чего омерзителен этот ревущий оркестр, а промозглый туман так явственно таит угрозу!
— Господи, ясное дело, тут пахнет насилием, — широкоплечая фигура Люка двигалась впереди, прокладывая дорогу. — Еще как пахнет! Не удивлюсь, если там, в участке, им уже запахло вовсю. Та серенькая мышка, которую мы с вами изловили, она ведь кем-то до смерти напугана, правда? Хэлло, да что с вами?
Кэмпион, остановившись, внимательно глядел через плечо инспектора, который тоже замер. Они уже стали мешать движению, и несколько прохожих успело их толкнуть.
— Нет, ничего, — ответил он наконец и двинулся дальше. — Ерунда какая-то. Просто мне показалось, я только что видел Джеффри Ливетта. Ошибся, должно быть.
Люк свернул под узкую арку в толще глухой стены нового здания.
— В тумане все друг на друга похожи, — изрек он бодро. — Вы можете провожать домой собственную мамашу в полной уверенности, что это соседская девчонка. Если бы мистер Ливетт был тут, то наверняка прежде всего поспешил бы к нам в участок, чтобы задать пару-тройку важных вопросов, пока мы тут с вами дорогу форсируем. Значит так, мистер Кэмпион: с этим малым надо бы помягче. А потом просто потихоньку отпустим. У нас ведь против него покамест ничего нет, правильно?
Глава 2
Дома
На Сент-Питерсгейт-сквер туман был гуще всего, но здесь в его коричневатых складках насилия не таилось. Напротив, он казался каким-то уютным, совсем не промозглым, ласковым и почти оберегающим. Эту крохотную соборную площадь было и в ясный день найти непросто. Десять лет назад ее не нашла даже вражеская авиация. И теперь ее тихие домики, вероятно, одни во всей округе, остались такими же, какими были до войны. Не иначе как по недосмотру ограда вокруг крохотной лужайки посреди площади не попала в металлолом, а магнолия, несколько лабурнумов и тюльпанное дерево благополучно пережили все эти годы. Из всех площадей такого типа эта была самой маленькой в Лондоне. Там стояло по семь домов друг напротив друга, стена с третьей стороны прикрывала крутой спуск к Портминстер-Роуд и магазинам, а с противоположной стороны вздымалась увенчанная остроконечным шпилем церковь Петра-у-Врат, и рядом с ней — дом священника и два примыкающих к нему приходских домика. Площадь образовывала как бы тупик. Единственный въезд был со стороны стены, так что для выезда приходилось разворачиваться и ехать обратно. Пешеходы, впрочем, могли воспользоваться и ведущим отсюда наверх лестничным пролетом. Церковь стояла на крутом склоне, и между ее узким мощеным двориком и приходским кварталом в стиле Регентства извилистая каменная лестница круто поднималась к широкой улице позади собора, застроенной жилыми домами. Лестница обветшала и была небезопасна по вечерам, несмотря на прикрепленный к церковной ограде уличный фонарь. Однако в дневное время ею вовсю пользовались посетители магазинов, проложившие через маленькую площадь кратчайшую тропу в цивилизацию из осыпающейся штукатурки былого величия, некогда надменно взиравшего с высоты на «торгашей». А нынешним вечером, когда видимость приближалась к нулю, дом священника, казалось, вообще стоит на краю пустоши.