В одном месте, где соболь коснулся боком снегового завала, что-то красное. Глянул Вася: как красная ягодка кровь.
— Пап, он добычу детенышам тащил?
— Детеныши у соболюшки бывают в апреле.
— Так что же это за кровь?
— Наверное, ранил его кто-то.
— А кто?
— Да хоть свой же сородич — соболь. Они такие злющие: как встретит один другого на своем участке — в драку!
— Вот бы посмотреть! — говорит Вася. — Почему его ранили, где? Вдоль следа обратно бы пойти!
— Ну сходи, — соглашается Игнат. — А мы сейчас привал устроим. Кулеш сварим, да я лыжу свою починю: видишь, ремешок порвался.
— Шарика бы взял с собой! — советует Макар.
— А ну его! Надоел!
— Далеко не ходи! — кричит вслед отец.
— Я быстро!
Идет Вася по собольей дорожке, припорошенной свежим снежком. Идет один. Бояться — он не боится, но, если бы знал, что придется идти одному, не напросился бы. Все-таки вместе веселее.
А тайга все мрачнеет и мрачнеет. Хотя до сумерек еще далеко, а вокруг свет уже не тот, что днем. Тучи низкие, мелкой изморозью сеют. Кое-где уже совсем прикрыло следы.
Вася снял с плеча карабин, держит стволом вперед. Соболиных следов не боится, а как-то неуютно одному на тропе. Вот коряга какая-то из-под снега высовывается, а за кустарником заснеженным она как звериная голова.
Лыжи голос подают: ш-шух… ш-шух… Будто успокаивают Васю: «Не робей, охотник, ты не один. Мы тебе верно служим!»
Карабин уверенной тяжестью лежит на ладони: «Не бойся, охотник, выручу!»
Идет Вася дальше, в чащу зашел. Здесь соболиный след виднее, не запорошило его. Вдруг сзади что-то громко зашуршало, приближаясь: уш-ш… Вася назад крутнулся, карабин вскинул, а с дерева снеговой ком сполз и упал в кусты.
Рысь лежала на суку, опустив голову на передние лапы. Пар от дыхания оседал белым инеем на ее жестких редких усах и колючих бакенбардах.
Она дремала и в то же время внимательно прислушивалась ко всему, что творится вокруг. Застать рысь врасплох невозможно.
Сегодня утром, когда она впала в свою полудрему, ее разбудил заяц.
Рысь кинулась на него и на соболя совсем не потому, что была голодна. Даже сытая, рысь никогда не упустит случая поохотиться хотя бы для того, чтобы поиграть с добычей.
Когда соболю удалось ускользнуть, рысь долго забавлялась пойманным зайцем.
Она отскакивала от него, толкала его лапой, покусывала, отпрыгивала в сторону и снова кидалась к жертве.
Издали могло показаться, что это большая кошка поймала огромную белую мышь.
Одно ухо, украшенное кисточкой, тихонько повернулось в сторону легкого далекого шороха, который не услышал бы человек. Рысь стала следить за этим звуком.
Обоняние у рысей, как и у всех кошек, развито слабее, чем зрение и слух. Поэтому рысь не чуяла запаха, но уже слышала звуки, которые издавало неведомое существо, двигающееся в лесу.
Ветер дул от рыси в сторону этого существа, и если бы это шел зверь с хорошим обонянием, он бы почувствовал врага и понял бы, навстречу какой опасности он идет. Но существо не чуяло запаха рыси, потому что это шел человек.
«А не повернуть ли обратно?» И Васины лыжи будто сами собой пошли медленнее.
Замерзшие кровинки, которые совсем редко попадались по пути, стали попадаться чаще. Наверное, место, где соболь боролся с обидчиком, было близко.
«Нехорошо получится, если вернусь, — подумал Вася, — отец спросит, в чем дело, а мне ответить нечего».
Шш-у… шш-у… шш-у… — шуршат лыжи.
Соболиный след вывел на полянку, а на ней — мертвый, прикрытый снегом заяц.
Сбросил Вася снег лопаточкой лыжной палки.
Заяц лежит окоченевший, неподвижный. Вокруг — следы. Похоже, что волки вокруг зайца топтались. Целая стая!
«Погоди, погоди! — успокаивает себя Вася. — Если это волки, почему же они зайца не съели? Так волки не делают!»
А следы вокруг, точно, на волчьи похожи.
Смотрит Вася на отпечатки. Вот четыре пальца вдавлены в снег, вот пяточная подушечка. Когтей не видно. Рысь по-кошачьи когти втягивает.
Вася оглянулся — никого. Шагнул в сторону и замер. С дерева в упор смотрят круглые немигающие бледно-желтые глаза рыси. Ствол Васиного карабина пополз вверх…
От кипящего котелка вкусно запахло вареным мясом.
— Пшено сыпал? — спрашивает Макар.
— Я пшено… — начинает Игнат.
И вдруг «бум-м…» — далеко-далеко стукнул выстрел.
Остановился Игнат. Зажал в руке мешочек с крупой.
Тишина. Мертвая тишина над тайгой, и только сучья в костре потрескивают да в котле бурлит.
— Чего стрелял? — удивляется Игнат. — На-ка, дайте в ответ!
Взял Макар карабин, выстрелил вверх. Передернул затвор, выстрелил снова. И еще раз.
Слушают братья. Тайга молчит. Отзыва нету.
— Сходи, Макар, — спокойно говорит Игнат. — Узнай, чего парнишка стрелял. Да, пожалуй, я тоже с тобой пойду.
Зря стрелял Вася. Рысь не бросилась бы на него. Встречи с человеком она избегает, и если бы он осторожно отошел, то там, где уже пролилась кровь зайца и соболя, не прибавилось бы крови рыси и человека.
Но Вася выстрелил.
Рысь кинулась на него со всей ненавистью и отчаянием раненого хищника.
Левой рукой, согнутой в локте, Вася прикрыл лицо. В нее и вцепились рысиные зубы. Когти передних лап рванули Васино плечо, когти задних полоснули сверху вниз по ватной телогрейке, перервали ременный пояс, на котором висел охотничий нож.
Падая от толчка рыси, Вася отпустил бесполезный теперь карабин, схватился правой рукой за место, где должна быть рукоятка ножа, — пусто!
Рысиная оскаленная морда тянется к Васиному горлу; когти рвут в клочья телогрейку, достают до тела; лыжные ремни держат Васю за ноги; карабин в стороне; нож где-то в снегу под Васей.
Спешат Игнат с Макаром. Идут как два паровоза — белые клубы от дыхания в сторону так и рвутся. Васина лыжня им путь указывает.
У костра дядя Николай сидит. Кулеш сварил, снял с костра котел. Сходил к речушке. В прорубь, из которой брали воду для супа, спустил закопченный чайник, набрал полный, повесил над костром.
Когда кулеш варил, есть хотел, а сейчас аппетит пропал. «Как там наш мальчонка-то? — думает Николай. — Хоть табор бросай да иди за братьями…»
Рычит рысь, шипит, плюется кровавой пеной. Вася дышит хрипло. Из последних сил оба борются. Кто кого.
Как Васина рука на нож попала — сам не понял. Схватился за рукоятку, и через миг лезвие ножа сидело у рыси между ребер.
Дрогнула рысь, упала, задергалась на снегу.
Оттолкнул ее Вася, сел в сугроб.
В горле пересохло будто жарким летом. Схватил немного снежку — и в рот.
И вдруг подкатился к горлу какой-то комок: плечи Васины задергались и полились из глаз слезы.
Вася плачет, а боли еще не чувствует. Сгоряча не заметил, что рысь его ранила.
Поплакал, вытер слезы, стал собираться. Ремень с ножнами поднял — пряжка оторвана. Завязал ремень узлом. Нож из рысиного бока выдернул. Когда рукоятку потянул, голова рыси повернулась, полузакрытые глаза уставились на Васю в упор. Опять жутковато стало.
Ткнул Вася голову ногой, чтобы отвернулась, а в боку больно-больно.
Раздвинул окровавленные лохмотья — на боку раны. Рысь задними лапами пропорола. Закружилась у Васи голова, сел он в снег.
Жалко ему себя стало до слез. На соболя зло берет, и бок все сильнее болит, и на отца обида: «Взял и послал одного. А теперь небось взрослые сидят, едят кулеш, думать не думают, что Вася тут совсем погибает!»