Полицай затараторил:
- Простите, лейтенант, простите. Я все понял. Молчу.
- Когда вчера вы в последний раз видели своего коллегу?
- Перед концом рабочего дня, - тут Косматкину не надо было ничего придумывать.
- Он говорил, куда направится?
- Да. В пивную. Я сказал ему, чтобы он шел домой, а он не послушал, видно.
- Итак, резюмируя: вы не инициировали убийство, ничего о нем не знали и попрощались в конце рабочего дня?
- Все именно так и было.
- И вы не обсуждали прошедшую казнь, пока грузили тела?
Косматкин вспомнил ссору с парковым уборщиком:
- Ну, почему же. Обсуждали. Анжей был недоволен этим, хм, событием.
- Это недовольство выражалось в обещании убить немецкого гражданина?
- Нет. Он высказывал его в общих чертах.
- То есть у вас не было и тени сомнения, что он не решится на такой опрометчивый шаг?
- Не было, - Косматкин действительно и предположить не мог, что его сопливый коллега попробует зарезать гостя из столицы.
- Понятно, - Барт сел на стул напротив старика:- Кто мог его заставить или попросить убивать нашего гражданина?
«Совесть» - чуть не высказался Косматкин, но произнес:
- Не могу ответить на данный вопрос. Самогон и пиво его заставили.
- Алкоголь, - Барт сморщился, и Косматкин вспомнил его прозвище: «хромой святоша».
- Ясно, - лейтенант вплотную подошел к Косматкину . - Ты ведь все врешь, старик?
- Нет, пан офицер.
- Вы таскали трупы и решили отомстить.
- Мне некому мстить. Этих людей расстреляли, так как они угрожали Рейху.
Барт улыбнулся:
- Старик, не нужно выкручиваться: просто расскажи, как ты уговорил своего напарника напасть!
- Зачем мне это?
- Убить немца, - улыбка на лице офицера сменилась гримасой ненависти и боли. - Вы же ненавидите нас.
- Герр лейтенант, эти люди для меня чужие: не родственники, не друзья. Я — чужак в этом городе...
- Я знаю твою историю. Ты долго ждал момента, чтобы нанести удар. Мы сохранили тебе жизнь, а ты отплатил изменой.
Косматкин подбирал слова, так как любые разумные доводы о его невиновности явно отметались в самом начале. Он поднял руку, чтобы вытереть еще раз кровь с брови, и Барт отшатнулся.
- Я — разумный человек, и если бы пошел на такое, то скрылся из города.
Немец отошел к двери:
- Верните его пока к остальным и тащите сюда отца этого выродка.
Косматкина вернули в общую камеру. Там было пустовато — задержанных уводили на допросы, значит ими занимался не только лейтенант. К нему подошел поляк, читавший молитву. На скуле у него красовался свежий синяк, а губы были разбиты:
- Я ему троюродный брат, мы и не общались-то толком никогда. Меня же не расстреляют?
- Не знаю, - Косматкин процедил слова, так как говорить было физически больно, да он и на самом деле не знал , что их ждет в ближайшем будущем. Он не испытывал никакой злости к этому поляку, хотя тот перед допросом желал ему смерти.
Косматкин сел на холодный каменный пол и прислонился спиной к стене, тело начинало пульсировать болью — избиение не прошло даром. Но он почему-то был уверен, что даже ребра остались целыми. А синяки, ну , синяки сойдут, как и кровоподтеки, если почаще прикладывать ткань с водой. Он поймал себя на мысли, что рассуждает так, словно его уже отпускают домой, и он вот-вот начнет залечивать раны. Косматкин закрыл глаза: ему оставалось только ждать решения немцев.
…
Барт зашел в свой кабинет и практически рухнул на стул: нога неистово ныла. Ноющая боль периодически разряжалась крайне болезненными всплесками, словно кто-то втыкал в мышцу раскаленный на огне железный прут. Такие приступы у него случались один-два раза в месяц, и сегодня был именно такой день. Спасение было вполне реально — укол морфия, и он забудет о боли, но лейтенант не доверял наркотикам, разумно полагая, что достаточно легко пристраститься к ним. На соседней с его семьей улице жил мужчина, прошедший французскую кампанию еще при кайзере, получивший ранение. Он пристрастился к уколам, и Барт наблюдал, как стремительно тот менялся, превращаясь из вполне респектабельного бюргера в худое, задерганное существо. Потом он куда-то пропал, но вряд ли с ним случилось что-то хорошее, так что лейтенант предпочитал перетерпеть боль. Обычно в такие дни он брал увольнительную, но эта ночь не позволила ему остаться дома. Проклятый польский придурок решил зарезать Шульца.
Сперва лейтенант решил, что нападение связано с их совместным расследованием, и этот польский подметала и есть таинственный убийца, но после допросов стало понятно, что к убийствам офицеров он не причастен, а нападение было неудавшейся местью за казнь. Этот идиот узнал от своего отца-полицая, что в город прибыл Шульц, какая-то немецкая фигура, после чего Зайберт распорядился казнить подозреваемых в нелояльности. По мнению этого придурка вина за их смерти лежала на сыщике, так как до его появления никого не казнили, а если и арестовывали то только за кражи и грабежи. Преступников отправляли на принудительные работы в Германию. Барт знал, что условия там были очень жесткими, но все же не мгновенная смерть от выстрела. И этот чертов Анжей, целый день накачиваясь алкоголем, в итоге решил зарезать Шульца. О своем намерении он высказал одному из собутыльников в пивной. Тот, по его словам, не воспринял это серьезно, поэтому не стал докладывать в полицию или комендатуру, но Барт понимал, что он просто выкручивается.