– Будет лучше, – начала Бат Эль, но говорить ей было тяжело, и она снова перешла на отрывистый шепот. – Будет лучше, если вы позвоните Бат Хен. Она все вам расскажет.
– Бат Хен – это ваша дочь? Дайте мне ее телефон.
Сиван позвонила Бат Хен и, рассказав ей о том, что случилось, спросила:
– Мы должны побеспокоиться о том, чтобы это больше не повторилось ни с вашими родителями, и ни с кем другим. Вы знаете, кто это сделал?
– Я догадываюсь, – ответила Бат Хен, – но это могли сделать разные люди. Это не телефонный разговор. Вы сейчас там? Я могу подъехать.
– Приезжайте.
Через несколько минут Бат Хен зашла в квартиру.
– Я видела надписи, – сказала она после того, как, несмотря на эпидемию, успокаивающе положила руку на плечо отца и обняла мать. – Если ваши рабочие смогут их закрасить, я вам заплачу.
– Дело вовсе не в этом, – возразила Сиван. – Давайте оставим деньги в покое.
– А вы щедрая. Мама с папой сказали мне, что вчера вы заплатили им за такси.
Сиван вовсе не собиралась платить за такси. Просто впопыхах она совсем забыла об этом, а когда вспомнила, была уже ночь.
– Это мелочи. Гораздо важнее выяснить, кто этим занимается и не допустить повторения подобных случаев впредь.
– Вы не против, если мы пойдем к вам? – предложила Бат Хен. – Мне кажется, вы не знаете нашу историю. Пусть мама с папой отдохнут. Они и так все время под стрессом.
– Я пойду к Сиван, – сказала она родителям. – Расскажу ей, как все было. Не волнуйтесь! Сиван – адвокат, она знает, что надо делать.
Перевод ответственности за решение проблемы на «более высокую инстанцию» несколько успокоил стариков.
– Конечно, поговорите, – произнесла Бат Эль.
Сиван приготовила себе растворимый кофе, а Бат Хен попросила сварить ей крепкий черный.
– Я не хотела звонить в полицию, не посоветовавшись с вами, – начала Сиван. – Я в любом случае собираюсь это сделать, если только ваши родители сами не подадут жалобу. Мне кажется, это было бы правильнее, потому что надписи направлены против них.
– Родители рассказывали вам о моем брате Пинхасе? – спросила Бат Хен, немного помолчав.
– Они сказали только то, что он умер. Это к нему они ездили вчера? Он похоронен на кладбище Гезер?
– Нет. Там похоронены все остальные. Мама говорит, что когда Пинхасу было всего пять лет, в нем уже было что-то такое мрачное. Никто не мог сказать, что именно, но было несомненно, что что-то есть. Он был любимым ребенком и привлекательным парнем, которому всегда прощались все его шалости и выходки. Учился он хорошо, учителя любили его, ставили ему высокие оценки и всячески продвигали. Он был общительным и всегда был окружен друзьями. Когда надо, умел быть серьезным, а когда надо, мог и посмеяться. И все-таки что-то внутри него было не в порядке, что-то пошло не так: то ли разум вступил в противоречие с сердцем, то ли правда с ложью, то ли реальность – с теми выдумками, которыми он тешил себя и других. Родители наши – люди тихие. Они выросли в лагере для переселенцев возле Пардезии и поженились сразу же после Шестидневной войны. Маме тогда было всего двадцать лет, а отцу – двадцать один. Он был танкистом, а она работала в канцелярии воинской части. Эту квартиру они купили у отца Шери. В ней мы с Пинхасом и выросли. Родители спали в гостиной на раскладном диване, а мы с братом – во второй комнате. До Пинхаса у мамы было два выкидыша. Вы видели, как она выглядит? А в молодости она была совсем крошечной. Трудно поверить, что такая крошечная женщина может кого-то родить.
При этих словах Сиван мысленно увидела Бамби и ее умирающее тело.
– Это было еще в то время, когда Флорентин был районом, где жили рабочие и владельцы крошечных бизнесов, – продолжала Бат Хен. – У моего отца внизу была прачечная, а мама работала директором интерната для религиозных девочек в Бат Яме. Когда Пинхас был еще ребенком, в нем уже было это затаенное, необъяснимое зло. С другими он вел себя, как приличный ребенок, однако дома был невозможным нытиком: все время жаловался, обижался, бросался вещами, кричал. Иногда у него случались необъяснимые приступы гнева. Он лупил меня, но все считали это обычным явлением, мол так поступают все братья – кричат, дерутся, дергают сестер за косы. Но вы же знаете – когда ребенок еще мал и родители, просто в силу естественных причин, гораздо сильнее его, это одно дело. Но когда он подрастает и может одной оплеухой уложить обоих – совсем другое. Я знала, что брат может быть жестоким, и он частенько доводил меня до крика своими щипками, шлепками и тумаками. Но иногда он мог прижать меня к себе и поцеловать, и я гордилась тем, что старший брат обращает на меня внимание. Я тосковала по его любви и была готова на все, чтобы завоевать ее. Когда ему было тринадцать, а мне десять с половиной, все изменилось. Он стал залезать ко мне в кровать и трогать меня за разные места. Поначалу я не понимала, что к чему – маленькая была еще. Иногда я просыпалась посреди ночи, а утром не могла припомнить, что со мной было. Со временем это превратилось в настоящий ад. Он изнасиловал меня несколько раз, но пригрозил, чтобы я никому не говорила. Вот вы – женщина с большим жизненным опытом, вы должны меня понять. В современном мире нет необходимости что-либо объяснять и уточнять. Мне было ужасно стыдно. Я винила себя в том, что позволила этому случиться. Я ненавидела его, но себя ненавидела еще больше. Мое тело стало самым большим моим врагом.