Мое заявление словно гром поразило присутствующих, пробив первую трещину в ореоле порядочности, который до этого окружал Белу Ковача и его коллег.
— Ты на них сердишься, если я не ошибаюсь, — заметил мне Шандор Киш.
— Именно ошибаешься! — бросил я. — Господа! Да откройте же вы наконец глаза! Тем более что эти люди вам больше не друзья. Они живут совершенно другой жизнью, они изменили гражданским идеалам. Ференца Надя оттеснили в угол, Кальмана Шалату выгнали из комитета, и все из-за того, что так захотели реакционеры Миклош Каллаи и граф Бела Хадик!
В ходе таких вот споров, затягивавшихся порой до поздней ночи, постепенно складывалось общественное мнение. Однако добиться от них принятия соответствующего решения я, как ни старался, не смог.
Делу помог случай.
— Завтра мы придем только вечером, — сказал однажды после полуночной беседы Шандор Киш.
Собственно говоря, мне нужен был отдых. Хорошо, что к тому времени я уже привык не спешить чем-нибудь интересоваться, понимая, что порой важное значение имеет даже самая незначительная мелочь.
— Семейные проблемы?
— В известной степени. Нужно достать кое-что из одежды для детишек. Заедем к Таубингеру.
— Я же тебе все достал, — обиженным тоном произнес я.
Янош Хорват поспешил на выручку Шандору.
— Именно поэтому, Миклош, — смиренно сказал он. — Не можем же мы то и дело обращаться к тебе.
— В конце концов «Венгерское бюро» принадлежит комитету, председателем которого является Бела Варга, наш хороший друг.
Я пытался отговорить их от такого намерения, которое оценивал как измену, но вдруг в голову мне пришла адская мысль.
— Как вам хочется, — пожал я плечами. — Тогда до вечера.
На следующее утро я первым делом позвонил в «Венгерское бюро», в котором работал один мой хороший знакомый.
— Могу я тебя попросить об одной любезности? — спросил я его по телефону. — Сегодня к вам придут Шандор Киш и Янош Хорват. Оба они мои коллеги. Для меня очень важно, чтобы они попали к самому Таубингеру и получили бы от него помощь. К тому же оба они друзья Ференца Надя.
Я был уверен, что человек, которого я просил об этом, не откажет мне и, руководствуясь самыми добрыми намерениями, передаст своему шефу все, что я ему говорил. Он не догадывался о том, что я хорошо знал: агент ЦРУ, легитимист по взглядам, Ласло Таубингер ненавидит меня, как ненавидит выступающих против династии Габсбургов Ференца Надя и всю прочую «деревенщину», как он в узком дружеском кругу называл нас. И следовательно, мое предложение должно повлиять на него, как на разъяренного быка красная тряпка.
Я не ошибся в своих расчетах. Шандор Киш и его друг пришли ко мне вечером в отвратительном настроении, обиженные и оскорбленные.
После долгих и страстных разговоров в тот же вечер родился новый декрет молодых эмигрантов-политиков:
«Учитывая сложившуюся в Венгрии ситуацию, мы, нижеподписавшиеся, считаем необходимым и важным создание «Венгерского революционного совета». Мы ознакомились с его целями, декларацией и программой, согласны с ними и примем активное участие в его основании.
Нами принято решение, что местом нахождения «Венгерского революционного совета» будет одно из государств Европы (не нейтральное).
Европа. 19 ноября 1956 года.
В ту ночь я засыпал ужасно уславшим, но довольным собой, так как отныне нисколько не сомневался в том, что впереди меня ожидает долгая трудная борьба, и, как бы там ни было, первый и решающий шаг уже сделан. Теперь не могло быть и речи о единстве и сплоченности эмиграции. План ЦРУ относительно этого потерпел фиаско в самом начале.
ТРУДНАЯ ПОРА
Кто в 1956 году, во время контрреволюционного мятежа, был молодым человеком или взрослым, те хорошо запомнили все ужасы тех дней. Стоило тогда только показать на кого-нибудь пальцем и сказать, что этот человек сотрудник органов безопасности, как тут же, на месте, следовала расправа. На площади Кезтаршашаг в течение нескольких дней действовала страшная мясорубка; мятежники разыскивали какие-то подпольные камеры, якобы забитые арестованными.
В стране началась настоящая «охота на ведьм», с той лишь разницей, что корни этой «охоты» гнездились в почве маккартизма. За рубежом, в Западной Европе, настроения тоже были пропитаны ненавистью. Особенную антипатию вызвали эмигрантские военные организации и часть диссидентов, устремившихся на Запад.