— Странную философию ты усвоил в своих болотах! Впрочем, быть может, ты и прав. Ладно, наших молодцов мы пока оставим в покое. Но ты еще не сказал, кто стоит за тобой?
— Конкретной организации у меня нет, но есть конкретные контакты с людьми. Это авторитетные люди в областях Зала и Шомодь. И таких немало…
Мне показалось странным, что Иштван, не дослушав меня, вдруг встал и протянул мне руку:
— Ну, Миклош, мне пора. Да хранит тебя бог! Я доложу своим о нашем разговоре. Через Чордаша ты получишь конкретный план действий.
Мы обнялись, и гость поспешно удалился.
В комнату вошел Виктор:
— Ну вот и поговорили. А то он тут уже нервничать начал. Боялся, что вы не придете совсем… Отец надеется, что вы его подождете. Они в поле хлеб косят, к вечеру вернутся.
— С радостью. Мне всегда приятно поговорить с твоим отцом…
Тут мой взгляд случайно упал на окно, выходившее во двор. Какой-то человек быстро шел к дому. Еще один незнакомец…
Я вскочил:
— Виктор, кто это?
Парнишка подбежал к окну, выглянул в него, а затем успокоил меня:
— Не волнуйтесь, этого человека я уже видел. Это друг Иштвана, шофер, который его привез.
Между тем незнакомец, блондин высокого роста, уже стоял на пороге.
— Здравствуйте! А где же Иштван? — Он шагнул в комнату.
— Две минуты как ушел.
— Значит, мы с ним разминулись… Экая жара! А не могу ли я попросить стакан воды?
Действительно, солнце в тот день пекло немилосердно. Прекрасная пора для уборки урожая. Виктор любезно предложил:
— Может быть, хотите вина?
— Нет, нет, спасибо, я за рулем. Ну и жарища…
Голос незнакомца прозвучал вполне естественно, и я не увидел ничего подозрительного в том, что он опустил руку в карман пиджака, видимо за платком, чтобы вытереть пот, струившийся по лицу. Однако вместо платка он выхватил пистолет и направил его на меня:
— Руки вверх! Оба! Отойти в угол!
Для ответных действий не было времени. Почти в ту же минуту в дверях появился еще один мужчина, только чернявый, и тоже с пистолетом в руке, а в открытое окно просунулось дуло автомата.
Чернявый быстро обыскал мои карманы.
— Оружия у него нет! — бросил он коллеге, и в голосе его прозвучала нотка удивления.
Оружия у меня действительно не было. Зная, что действия полиции становятся со временем все более профессиональными, я давно закопал свой пистолет. Ведь при проверке документов и обыске вряд ли я смог бы оказать вооруженное сопротивление, а пистолет послужил бы тяжкой уликой. Легче было вывернуться с помощью хитрости или нахальства, в этом я уже убедился. Но в этот раз все было по-другому.
Оперативники, арестовавшие меня, явно не рассчитывали на успех, об этом лучше всего свидетельствовал тот факт, что они даже не захватили с собой наручники. Один из агентов снял ремень, и мне связали руки. Виктор стоял у стены, бледный как смерть.
— Никому ни слова, иначе получишь пулю! — крикнул ему уже с порога «шофер».
Меня вывели во двор и затолкали на заднее сиденье подъехавшей к дому легковой машины.
Много лет спустя я узнал, что после моего ареста в Залаваре и его окрестностях был специально пущен слух, будто меня выкрали агенты американской секретной службы для того, чтобы тайно переправить на Запад…
В конце деревенской улицы машина притормозила, и тут меня, и без того потрясенного всем случившимся, ожидал еще один неприятный сюрприз: в машину влез Иштван Надь, тот самый молодой человек, который пришел от Мишки Чордаша и с которым мы мирно беседовали четверть часа назад…
Мне стало дурно то ли от страха, то ли от голода, не знаю. Скорее всего, от голода, ведь с тех пор, как я на рассвете вышел из Холлада, во рту у меня не было и маковой росинки. Возле крайнего дома на каком-то хуторе близ Балатонбереня машина остановилась. Один из оперативников вынес из дома большой ломоть хлеба, сунул его мне:
— Поешьте, будет легче.
В ТЮРЬМЕ. ПРОЗРЕНИЕ И РАЗОЧАРОВАНИЕ
Мне вручили обвинительное заключение. На основании статьи 1 раздела VII уголовного кодекса 1947 года я обвинялся в активной заговорщической деятельности против государственной власти. Мои сотоварищи по камере единодушно предсказали:
— Заключение в крепости.
На языке политзаключенных того времени это означало; «Пожизненное заключение. Будешь сидеть за решеткой до тех пор, пока существует народный строй».
Такого же мнения придерживались и оба моих конвоира, сопровождавших меня в зал судебного заседания.