Выглядело это смешно и вместе с тем трагически. Этот человек навсегда сохранил в себе страсть к театральным жестам и тупую ограниченность безвозвратно рухнувшего хортистского режима.
Старинный монастырь находился в живописной сельской местности. Мрачно вздымались каменные башни по углам крепостной стены с бойницами и подъемными лестницами. Обращались с нами в тюрьме строго и даже грубо. В те годы тюремный режим для политических был строже, чем для грабителей и убийц. Но не это мучило меня больше всего. Мы считались врагами народа, с нами так и обращались, это было понятно.
Много огорчений доставляли мне отношения между заключенными. В огромной общей камере помещалось от пяти до десяти человек, иногда на троих приходилось по две койки. Но главное состояло в том, что эти осужденные разделились на восемь или девять групп. Приверженцы Салаши — нилашисты держались отдельно, особую клику составляли бывшие хортистские офицеры и чиновники. Церковники-клерикалы тоже объединились в отдельную фракцию и, забившись в угол, денно и нощно возносили молитвы всевышнему. Христианские демократы-политики, вроде бы родственные им по духу, предпочитали группироваться особо. Наконец, мы, бывшие члены партии мелких сельских хозяев, консолидируясь с другими буржуазными деятелями из партий Шуйока и Пфейфера, тоже жили своим мирком. Объединялись и заговорщики из разных подпольных организаций типа «Два креста», «Крест и меч» и тому подобных. Особняком держались укрыватели оружия, саботажники, а также осужденные за шпионаж и разглашение государственных тайн.
Не знаю, кому в голову пришла эта бредовая мысль — запереть в одной камере военных преступников и нилашистских кровопийц, осужденных за террор, вместе с бывшими участниками сопротивления фашизму, а затем и с бывшими коммунистами; религиозные фанатики находились в одном помещении с последователями якобинцев и Вольтера, Гегеля и Маркса…
Некоторое время в мою «тройку», ночевавшую на двух кроватях, входили мой однофамилец доктор Йожеф Сабо, убежденный марксист, бывший доцент международного права Сегедского университета, Карой Шомоди, военный преступник, бывший комендант завода боеприпасов в Диошдьере, и я, политический функционер буржуазной партии, прекратившей свое существование.
При желании всех обитателей нашей камеры наверняка следовало бы вновь судить за контрреволюционную агитацию уже здесь, в заключении. Бывший помещик хотел получить назад свое имение, землю и прочие угодья, разумеется, вместе со слугами и батраками. Бывший оптовый торговец строил планы, как и чем государство возместит ему понесенные убытки после третьей мировой войны, которая непременно начнется. Торгаши и биржевики вели между собой нескончаемые споры о том, на что выгоднее потребовать монополию от «вновь возрожденного государства» — на уксус или на соль и дрожжи?
Тогда-то я впервые в жизни узнал о том, что Хорти и его клика за политические «услуги» наделяли представителей крупной буржуазии подобными монопольными подачками: в той или иной местности право производить и продавать соль, уксус, дрожжи получал один-единственный фабрикант, который потом драл с населения бешеные деньги. Здесь, в тюрьме, я наслушался разговоров о фантастических прибылях и самой невероятной рентабельности концессий, которые якобы будет раздавать «новое государство» после свержения социалистического строя в Венгрии.
Да, горше всего для меня была не жизнь в тюрьме, а это вынужденное сосуществование с товарищами по заключению. На моих глазах низвергались все высокие политические идеалы справедливости, святые для меня принципы демократии затаптывались в грязь, превращались в предмет гнусного торга на барахолке.
Бывшие политики заранее делили между собой будущие мандаты, мысленно образовывали правительственные кабинеты, распределяли министерские портфели…
Эта книга — не тюремный дневник, а потому я не просто стремлюсь регистрировать событие за событием, а пытаюсь установить зависимость между причиной и следствием, определить те психологические факторы, под воздействием которых я постепенно избавлялся от буржуазных взглядов и поворачивался лицом к социалистическому мировоззрению.