— Видно, был фигурой влиятельной, — опрометчиво вырвалось у него.
Константин Егорович не был настроен посвящать гостя в свою родословную, но, учуяв в его словах осуждающий оттенок, решил предложить экскурс в далекое прошлое:
— Сослали за дерзость в поведении — подогревал мятежные настроения. В том году в пермской духовной семинарии разгромили демократический кружок и участников отправили в глубинку. Деда — сюда. Не священником, конечно, и даже не дьяконом, а учителем, и не закона божьего — не удостоился, и не русской словесности — там вольнодумствовать можно было, а учителем арифметики, полагая, что безжизненная схоластическая цифирь опасности не представляет, что из дважды два, кроме как четыре, ничего не выжмешь. Да и не таковский был он, дед мой. Опять кружок с бунтарским духом, опять активная деятельность против самодержавия. Не избежал Петропавловки и вскоре умер. Ну, а отец… Впрочем, зачем вам все это?
— Ошибаетесь, Константин Егорович. Мне интересно, и даже очень. Поверьте. Незаурядные человеческие судьбы… Мы имеем весьма смутные представления о делах и помыслах наших предков, особенно тех, коих история обошла молчанием. Раз уж возник такой разговор…
Подавив горький вздох, Константин Егорович заговорил с оттяжкой:
— Отец был иного склада, вернее — склада того же, но распорядился собой по-иному. Получив инженерное образование, решил послужить отечеству в прямом смысле этого слова, хотя и терзался мыслью, что вынужден находиться в стороне от политических дел. Короче говоря, строил Транссибирскую магистраль до последнего ее этапа — до тысяча восемьсот девяносто девятого года, когда Великий Сибирский путь был открыт.
— Хабаровск — Владивосток, Златоуст — Иркутск. Так, кажется?
Константин Егорович кивнул.
вспомнилось Николаю. Какого гражданского накала эта поэма, какой вулканической мощи!
— Было… Все было… — подхватил Константин Егорович. — И голод, и холод, и мор… Но было и обретение элементарных человеческих прав. Царское правительство поощряло переселение, поскольку рабочих рук требовалось неисчислимое количество — до семидесяти тысяч человек было разбросано на строительстве. Ходокам разрешалось выбирать место жительства по своему усмотрению, поближе от строительства, они освобождались от податей и налогов. Ну, а прижился человек, обзавелся необходимым — давай своих издалека… «с Волхова, с матушки-Волги, с Оки», переманивать — просторы-то ни объять, ни обмерить, будущее виделось в радужных красках. И потянулся народ открывать землю обетованную, где относительно вольно жилось и легко прокормиться. Кстати, интерес к Сибири и ее освоению определил мою профессию.
— Отец жив? — поинтересовался Николай.
— Умер мгновенной смертью, как и дед, — сердце, хотя оба были крепкими, выносливыми. Физически и духовно. Такие люди надламываются сразу. Живут, не щадя себя, целиком отдаваясь делу, которое избрали, и вдруг… Между прочим, отец оставил записки, этак страниц двести, — «История строительства Транссибирской железной дороги». Столько там всякой жути… Мурашки по телу. Уже несколько лет изучаю этот материал, систематизирую, дополняю и в скором времени, возможно, — чем черт не шутит — опубликую. Отзывы весьма лестные.
— Ты бы показал Николаю Сергеевичу свою книгу, — не удержалась, чтобы не похвастаться отцом, Светлана. И к Николаю: — «Происхождение и характер обычаев, культов и ересей народностей Урала». Во!
— Успеется, — почему-то недовольно проронил Константин Егорович и, чтобы смягчить свою резкость, добавил, улыбчиво глядя на гостя: — У нас впереди вечность. Не так ли, Николай Сергеевич?
— Стало быть, вы почетные потомственные уральцы, — сделал вывод Николай.
— Я — да, дочка — потомственная, но еще не почетная. — Константин Егорович пригладил волнистую шевелюру. — А мама у нас почетная, но приблудная.
— С Дона или с Украины?
Клементина Павловна как раз занялась сервировкой стола, и Николай исподволь стал рассматривать ее. Типичное лицо южанки. Черные как смоль волосы, зачесанные на пробор и собранные по-гречески на затылке в кукишок, правильные дуги словно нарисованных бровей, а глаза неожиданно светлые, с зеленцой, точь-в-точь как дочерние.
— В качестве трофея взял, после того как беляков в море сбросили, — коротко, но емко объяснила Светлана, радуясь налаживающемуся контакту. — Мама у меня болгарка. Родилась в болгарском селе Благоево под Одессой, потом жила в Одессе на Земской улице, потом училась в музыкальном училище, потом вышла замуж за папу, потом…
— Да-a, да-а, — задумчиво протянул Константин Егорович, — куда только не бросала нас молодость и ветры гражданской…
— Из-за него музучилище бросила, — простодушно посетовала Клементина Павловна.
Хотя обвинение было шутливым, Константин Егорович счел нужным оправдаться:
— Зато в университет заставил поступить и окончить, а это куда поважнее музицирования. Чем бы ты, музыкантша, здесь занималась?
С улицы донеслись разухабистые выкрики. Кому-то грозили, какой-то забулдыга без зазрения совести расточал непотребные слова, кто-то злобно, с придурью смеялся.
Константин Егорович метнулся было к окну, но предусмотрительно отошел. — в таком случае лучше не вмешиваться, чтобы не навлечь гнев распалившихся молодчиков. Когда голоса поредели, Светлана сказала озабоченно, без тени наигрыша:
— Вам придется, Николай Сергеевич, подумать о своей безопасности. В поселке живуч обычай отбивать охоту у чужих захаживать к местным девушкам. Не исключено, что вас встретит на улице группа парней…
— …С Суровым во главе.
— …С Суровым или без него… — Плавным движением руки Светлана отбросила ворох волос за спину. — И предложит дуэль на кулаках. Вам придется либо уйти дворами, либо…
«Бесенок ты с ангельской рожицей». Николай решил подыграть Светлане:
— Уличная потасовка — не лучшее начало моей чермызской деятельности. И все-таки я предпочту ее бегству.
Константин Егорович со сдержанным негодованием прошелся по комнате и остановился в отдалении, осуждающе глядя на дочь, — ее выходки явно претили духовному складу этого человека.
— Будем ужинать! — провозгласила Клементина Павловна.
В комнату шмыгнул Жулик и, чтобы не мешать своим присутствием, забился в укромный угол. В дом его не очень-то пускали — Жулик не отличался чистоплотностью. Не желая докучать хозяевам, он прятался где-нибудь за дверью или за шкафом и часами просиживал там, особенно в зимнюю пору, посверкивая глазами, когда кто-нибудь входил, силясь понять, угодно или нет его присутствие. Поймав чей-то взгляд, виновато помахивал хвостом, но из блаженного укрытия, пока не прогонят, не уходил. На сей раз счастье улыбнулось ему — не прогнали, смилостивились по случаю пребывания в доме гостя.
Уселись вокруг стола, на котором уже стояла всевозможная снедь.
— Брусника моченая к курице, — предложила гостю Клементина Павловна, уловив направление его взгляда. — На юге вы такого не отведаете. Соленые грузди с чесноком, миш-маш болгарский, шаньги горяченькие, только что из духовки.
— Наша уральская достопримечательность, — вставил Константин Егорович. — Уверен, еще не ели. Жена отменно стряпает их.
— Не ел, — подтвердил Николай. — Ваш дом первый, в который я вошел.
Наградив гостя признательной улыбкой, Светлана положила ему на тарелку несколько пухлых шанег, и все дружно принялись за еду.
Слух о предстоящей женитьбе Балатьева распространился молниеносно и, пожалуй, больше всех озадачил Кроханова. В союзе с Балатьевым Светлана становилась опасной, поскольку была в курсе дел и телефонных разговоров, огласке не подлежащих, а замены ей не находилось, хотя Кроханов и предпринял для этого кой-какие усилия. Смекалистая и находчивая, Светлана быстро освоила стиль деловой корреспонденции, хорошо ориентировалась в потоке поступающих бумаг, знала, кому что поручить, и справлялась со своими делами куда лучше, чем ее предшественница, бессменно работавшая многие годы и ушедшая на пенсию. Кроханову не оставалось ничего иного, как ждать того дня, когда найдется другой более или менее подходящий человек.