Светлана вздохнула, спустила ноги на коврик, встала. Летом она спала нагишом, так нагишом и подошла к псише́.
Удивительное дело: в платье она казалась себе худенькой, тщедушной, а сейчас зеркало отражало красивое юное тело очень гармоничных пропорций. Длинные стройные ноги, хорошо очерченные бедра, подчеркнутые тонкой талией, небольшую, но высокую округлую грудь. Стало досадно, что никто, кроме матери да двух-трех институтских подружек, не видел ее такой.
Скользнула озорная мысль: вот нагреется вода в пруду, утащит она Николая поплавать, и он увидит, как она сложена. Правда, закрытый купальник — не лучшее одеяние для демонстрации красивого тела, но все же…
Вот так, у зеркала, ее застала мать.
— Любуешься, доченька? Я в твои годы пышнее была, а ты — как выточенная. — И простодушно, с явным расчетом на полную откровенность спросила: — Можно узнать, чьими глазами ты себя рассматривала?
— Мамочка… — засмущалась Светлана, выдав себя.
На лицо Клементины Павловны легла легкая грусть. Перед ней стояла она сама в молодости: конфузливая, застенчивая и в то же время горделивая, высокомерная. Опустив голову, постояла, предаваясь каким-то воспоминаниям, может горестным, а скорее всего приятным, и встрепенулась:
— Делай зарядку, будем завтракать.
Но Светлана юркнула под одеяло. Она чувствовала себя воришкой, застигнутым на месте преступления. Неужели мать догадалась о том, что ей самой стало понятно только несколько минут назад? Да, мать оказалась прозорливее ее. А Николай? Он тоже что-то учуял?
Светлана соскочила с постели, надела коротенькую ночную рубашонку и приступила к зарядке, произнося про себя: «Вдох — выдох, вдох — выдох…»
Спокойнее всех провел ночь и утро Константин Егорович. Он был рад, что уговорил Николая Сергеевича сходить на охоту, — ему очень не мешает отключиться от заводских забот. Вот же как бывает: смело идет на открытые столкновения, на честную схватку, а постоянное ожидание удара в спину выводит его из душевного равновесия, повергает в уныние. Кроханов при всей своей ограниченности неплохой психолог. Он безошибочно определяет, на кого как можно давить, нащупал слабое место у Николая Сергеевича и решил взять его измором. Такое отключение, как охота, особенно если пристраститься к ней, поможет выстоять.
Единственно, что беспокоило Константина Егоровича, — так это качество патронов. Заряжены они тщательно — заряды отмерены на аптекарских весах, — но давно и бездымным порохом. Это только черный дымный порох со временем своих свойств не теряет, а бездымный, хотя он и более удобен при стрельбе, слабеет либо, что еще хуже, приобретает опасную силу взрывчатки.
Поднявшись с постели, Константин Егорович попросил телефонистку разыскать Балатьева. В цехе его не оказалось, в общежитии тоже. Комендантша ответила, что как ушел с ружьем ночью, так и не возвращался.
Константин Егорович встревожился, но домочадцев в свои опасения не посвятил. Побрился, умылся, чуть побрызгал щеки «Шипром» и свеженький, с улыбкой вышел к столу.
Светлана совершенно ничего не заподозрила, а наблюдательная Клементина Павловна насторожилась — и разговор по телефону показался ей странно скомканным, и улыбка у мужа была неестественной. Константин Егорович чувствовал на себе пытливый взгляд жены и упорно не поднимал глаз от тарелки, чтоб не выдать себя.
После завтрака Клементина Павловна занялась на кухне мытьем посуды, Светлана села за пианино, а Константин Егорович вышел на улицу и опустился на скамью у калитки. Возле него, как верный страж, улегся Жулик. За какие проступки получил сей безгрешный пес такое прозвище, никто сказать не мог. Скорее всего, жуликоват был в младенчестве, когда жил впроголодь у нерадивых хозяев, считавших, что собака должна сама добывать себе еду, и вынужден был плутовать, чтобы прокормиться. Во всяком случае, кличка эта нисколько не задевала собачьего достоинства, — наоборот, Жулик привык к ней, воспринимал благосклонно, и ни на какие другие имена, которые придумывали для него, даже на близкое «Жулька», не реагировал.
Не раз, бывало, посидит здесь Константин Егорович, полюбуется мирским вольным простором, надышится целительным воздухом и входит в дом умиротворенный и благостный. Но сейчас испытанный прием не только не принес умиротворения, но даже усилил беспокойство. Много неожиданностей таят в себе и пруд, и лес, много бед приносят людям. С напряжением уставился на дорогу, по которой должен возвращаться Николай. Уставился на дорогу и пес. Не увидев ничего приманчивого, угодливо потерся меж колен хозяина, лизнул дарующую всякие вкусности руку, заглянул в глаза, силясь понять, что в них сокрыто. Установив, что хозяину не до него, покорился своей собачьей участи — не докучать без нужды, виновато отошел и, изогнувшись, юркнул в подзаборный паз, им самим прорытый, через который обычно спасался после драчки с разъяренными собаками. Но бесследно не исчез. Улегся там и украдкой наблюдал за происходящим.
Может, с час, а может, и больше просидел у калитки Константин Егорович и только изнервничался пуще прежнего. Вернувшись в дом, снова позвонил комендантше, надеясь на этот раз услышать «прибыл», хотя и понимал, что не мог Николай Сергеевич пройти мимо их дома незамеченным, и, получив в ответ «нетути», снова пошел за калитку, прихватив с собой составленный им путеводитель по Уралу, над которым работал для переиздания.
Пробежав глазами нужные страницы и поняв, что ни одна строка не улеглась в сознании, отложил книжку и, когда посмотрел на дорогу, увидел тяжело ступавшего по ней человека с ружьем за одним плечом и какой-то поклажей за другим. Сердце откликнулось радостью и тотчас замерло, когда рассмотрел, что по дороге брел не Николай Сергеевич, а Вячеслав Чечулин. По скорбной согбенности его тощего тела, по обилию поклажи понял: что-то произошло, и рванулся навстречу.
— А… Николай Сергеевич?..
— Утоп… — глядя в сторону, ответил Вячеслав. — Надо людей собирать с баграми и сетями, искать будем…
Константин Егорович сразу сник. Осели плечи, плетьми отвисли руки. До сих пор он полагал, что все разговоры о мурашках на теле, о волосах, зашевелившихся на голове, не что иное, как выдумки досужих фантазеров. А сейчас он сам ощутил и то, и другое. Это ведь он, старый дурак, погнал горячего мальчишку на погибель. Ну какой из него пловец, если жил в Макеевке? Да и хорошие пловцы в холодной воде тонут из-за судорог. Теперь каждый вправе осудить его. «Эх, Константин Егорович, до седых волос дожил, а ума не нажил. Такой грех взял на душу…» Да и сам себя казнить всю жизнь будет.
Учуяв беду, Жулик, устремившийся было к Вячеславу, тотчас вернулся на прежнее место. Боль и упрек увидел Константин Егорович в картечинах его глаз — и как это, мол, человека проворонил?