— Как же это угораздило меня… — простонал Константин Егорович и понуро зашагал к дому.
До сего дня Светлана не знала, что такое горечь утраты близкого человека, как не знала и того, насколько дорог был ей Николай. Только когда до сознания дошло, что его нет и никогда больше не будет, она со всей остротой почувствовала, что любит его, любит до исступления, всем своим существом и что смириться с этой утратой не сможет.
Она не плакала. Сидела, оглушенная неожиданно свалившимся несчастьем, бессмысленно уставившись в стену перед собой, не ощущая времени, не находя в себе сил даже сдвинуться с места. Мгновениями у нее вспыхивала надежда, слабая надежда отчаяния, что трагическое событие обернется простым недоразумением, что Николая найдут живым и невредимым, но эта искорка тут же гасла, живым видением представало воображению распластанное тело Николая на илистом дне пруда, представало с такой ужасающей реальностью, что сердце то и дело подкатывало к самому горлу — не вздохнуть, не выдохнуть. А чего стоило ожидание возвращения отца! Светлана вздрагивала от каждого звука приближавшихся шагов на улице. Константин Егорович уехал с сотрудниками милиции на место происшествия и, очевидно, остался там, чтобы принять участие в поисках утопленника.
Несколько раз к Светлане заходила Клементина Павловна, пыталась успокоить ее, разговорить, но все ее старания ни к чему не привели. Дочь оставалась безучастной.
День уже клонился к вечеру, когда во дворе послышались быстрые шаги и в дом вошел Константин Егорович.
Замирая от тревоги, Светлана выскочила к нему навстречу и сразу поняла, что надеяться не на что. Об этом сказали ей и виноватые глаза отца, и весь его поникший, удрученный вид. Тем не менее у нее вырвалось:
— Что, па?..
— Точно в воду канул… — глухо отозвался Константин Егорович. Сообразив, что глупо оговорился, поправил себя: — Точно сквозь землю провалился.
Светлана стиснула зубы, закрыла лицо руками, стараясь сдержать слезы, и не смогла, разрыдалась.
Только теперь из кухни, откуда все видела и слышала, вошла Клементина Павловна. Иной вести она не ожидала. Пруд настолько глубок и обширен, что найти утонувшего покуда не удавалось. Ждали, пока всплывет сам.
— Поплачь, поплачь, это успокоит, — увещевала она дочь. — Слезы, когда их глотаешь, удушить могут. Дай им волю, пусть…
Обняв Светлану, увела ее в спальню, дала снотворного и долго сидела у изголовья, прислушиваясь к неровному дыханию. Дождавшись, когда дочь заснула, тихо удалилась — теперь уже успокаивать мужа, который счел себя и только себя виновником происшедшего. Это ей не удалось — мешали то и дело появлявшиеся люди. Константин Егорович терпеливо сообщал, что произошло, но ничего толком объяснить не мог.
Уже ночь смотрела в окна, когда супруги, оставшись наконец вдвоем, отправились на кухню перекусить.
— Видно, так ему на роду написано, — с философским смирением проговорила Клементина Павловна, мягко прикоснувшись к плечу мужа. — Так что ты, Косточка, самоедством не занимайся.
Константин Егорович нехотя положил на тарелку холодную котлету, нехотя стал жевать ее и, когда Клементина Павловна уже было решила, что ее совет повис в воздухе, откликнулся:
— В предопределенность судьбы, Тиночка, я не верю. Это теория для малодушных. Куда как удобно в собственной неосмотрительности находить веление рока.
Перед сном Клементина Павловна заглянула в комнату дочери и, убедившись, что та спит, спокойно удалилась.
Светлана действительно спала, но, когда мать прикрыла за собой дверь, проснулась.
После тяжелого забытья не сразу вернулась она к событиям реальной жизни, а вернувшись, ощутила такую душевную боль, такую пустоту, что жизнь показалась ей ненужной.
Очень зло подумала об отце. Дернула нелегкая выпроводить Николая на охоту. Не хотел ведь, упирался. Словно предугадывал беду. Вот и утверждай теперь, что предчувствия не сбываются.
У легковозбудимых людей ночью все чувства обостряются, и воображение разыгрывается в полную силу. Светлана настолько ясно представила себе, что испытывал Николай, когда, захлебываясь, уходил под воду, что ей самой перестало хватать воздуха. Она дышала открытым ртом, и все равно грудную клетку сжимало, будто навалилось на нее что-то непомерно тяжелое. Застучало в висках. Сильнее, еще сильнее и чаще. Да нет, это же стук по стеклу… А вот и Жулик, залаяв, метнулся к калитке.
Вскочила с кровати, подбежала к окну и отшатнулась — в призрачном свете отдаленного фонаря стояла какая-то странная, прямо-таки мистическая фигура.
— Не бойтесь, это я, да, да, я, Балатьев, — залпом выпалил Николай, и, только услышав его голос, Светлана поняла, что это не сон, не бред, а реальность.
Накинув на себя халатик, выскочила в прихожую, с трудом отодвинула дрожащими, неповинующимися руками обычно податливый засов и помчалась к калитке.
Когда стыдливо понурый Николай шагнул во двор, потерявшая от радости голову Светлана повисла на нем и засыпала поцелуями. Отрезвили ее только голоса на улице. Захлопнув калитку, схватила Николая за руку и увлекла за собой в дом.
В прихожей, включив свет, разглядела Николая. Все лицо его было в красных бугристых пятнах и ссадинах от комариных укусов, а тело прикрывало домотканое рубище — дырявый зипун без одного рукава и короткие, едва доходившие до щиколоток штаны, из которых торчали босые ноги.
Чтобы как-то приукрасить свое положение, не выглядеть очень уж смешным и жалким, Николай решил пустить в ход шутку:
— Се грядет жених во полунощи. — Сбросив зипун на пол, скороговоркой выпалил: — Водки и чего-нибудь на зуб. Иначе — капут.
В понедельник утром, как обычно, в четверть седьмого, Николай подошел к заводу и, протиснувшись сквозь стадо овец, открыл дверь проходной. У вахтера, увидевшего живого утопленника, от удивления отвисла челюсть и самокрутка вывалилась изо рта. Николай подхватил ее, положил на барьер, разделявший надвое проходную, и, лукаво подмигнув вахтеру, направился в цех. «Эх, зря не разрешил Ульяне раззвонить всем, что нашелся, — подосадовал на себя. — Теперь только лошади не будут от меня шарахаться».
Действительно, как только он появился на рабочей площадке, все, кто был на печах и на газогенераторах, застыли в радостном недоумении, ошеломленные появлением начальника, веря и не веря в его воскрешение из мертвых.
Не сразу вышел из состояния столбняка и Аким Иванович, когда, приблизившись к нему, Николай как ни в чем не бывало протянул руку и осведомился о работе за вчерашний день.
— Н-ничего, — с трудом выдавил из себя мастер.
Николай не упустил возможности пошутить:
— Ни одной тонны, что ли?
— Да нет, все нормально. Сто два процента.
Вячеслав Чечулин подбежал к Балатьеву со счастливой и конфузливой улыбкой. Всполошив поселок скорбной вестью, он с опаской ждал, как отнесется к нему начальник.
— Здорово испугался, Евдокимович? — весело спросил его Николай.
— Ой, не говорите! И сам испужался, и людей испужал, — ответил Вячеслав, успокоенный тем, что начальник не рассердился, и все же добавил в свое оправдание: — А что другое можно было удумать? Одежа лежит, утки лежат, а вас нету…
— Кого испужал, а кого и обрадовал, — буркнул Аким Иванович. Скосив глаза в сторону, цвиркнул слюной в щель меж зубов. — Вон один такой летит со всех ног.
К ним приближался высокий мужчина с аскетически тонким, норовистым лицом. Вся его внешность, посадка головы, манера держаться выдавали человека честолюбивого и властного. Увидев Балатьева, стушевался на миг, но тут же обрел самоуверенный вид и, с ходу сунув Балатьеву литую ладонь, представился:
— В недалеком прошлом и в недалеком будущем начальник сей старой калоши Дранников Роман Капитонович.
— Балатьев.
— Из небытия прибыть изволили?
— Из не совсем обычного бытия, — миролюбиво ответствовал Балатьев, не желая начинать отношения со своим замом с пикировки, и, чтобы оградить себя от возможных уточняющих вопросов, осведомился: — Уже из отпуска?