Рассвет еще не забрезжил, когда Николай метнулся напрямик по картофельному бадылью, перемахивая через прутяные изгороди огородов, выбирая путь покороче. Какая же радость охватила его, когда наконец оказался у заветного дома!
Баских выслушал повествование, ни разу не улыбнувшись. Он на себе испытал, что такое комариная атака, понимал, что положение, в какое попал Балатьев, было истинно трагичным, и оценил его терпение и находчивость.
— Договоримся так, — сказал на прощанье, сочувственно пожимая руку. — О случившемся — молчок. Что касается Давыдычевых, то на них ты можешь положиться, как на самого себя. Очень хорошая семья. А Светлана… Такие цельные, чистые натуры не часто встречаются. Побереги ее. Она не для легкого флирта и не для временных любовных утех.
Не успел Балатьев прийти в себя после охоты, как на него навалилась новая беда, да такая, что затмила все остальное: пошли бракованные плавки. Одна за другой, без малейшего просвета. И причиной тому была медь — ее содержание в готовом металле по непонятным причинам намного превышало допустимые пределы. В печи бороться с медью невозможно. Она не выгорает, в шлак не переходит, сколько попало с шихтой — столько и остается в металле.
Теперь все внимание Балатьев переключил на шихтовый двор. Если прежде в завалку давали весь попадавшийся под руку металлолом, то теперь проверялась чуть ли не каждая железяка; если прежде в шихту подавали обрезки листов, покрытых тончайшим слоем меди, так называемый биметалл, особого вреда не причинявший, то теперь их отбрасывали в сторону; если прежде сталевары во время завалки спокойно покуривали в сторонке, то теперь они то и дело заглядывали в мульды, проверяя их содержимое. И все равно шел сплошной брак. Прокатный стан продолжал работать — слитки брали со склада, а новые слитки укладывали в штабеля, на которых красовалось страшное слово «брак».
Кроханов неистовствовал. Он громил Балатьева на рапортах, устраивал выволочки в цехе, особенно усердствуя при рабочих; требовал, чтоб он присутствовал при выпуске всех плавок, независимо от времени суток. Балатьев все сносил. Он не потерпел бы такого измывательства, если бы не чувствовал себя виноватым, но, пока брак устранить не удавалось, отделывался молчанием. На доске показателей работы цехов у проходных ворот в графе «Мартеновский» ежедневно выставлялась страшная цифра — 0,00.
Кроханов объявил Балатьеву выговор, затем строгий, затем строгий с предупреждением об увольнении и в конце концов заявил, что дает ему сутки на исправление положения, иначе…
На заводе поняли, что приговор новому начальнику вынесен, пройдет несколько дней — и его выгонят с позором, как выгоняли многих.
В субботу вечером в конторке Балатьева появился Баских. Он был в курсе событий, следил за судьбой каждой плавки и весьма болезненно переживал закат своего подшефного.
— Как настроение, Николай Сергеевич? — спросил заинтересованно, пожимая через стол руку.
— Слякотное, — вяло отозвался Балатьев.
Баских со вздохом грохнулся на стул.
— Ну и хватанули с тобой удовольствия! — проговорил укоризненно. — Сколько это будет продолжаться? И как это так, что концов нельзя найти? Смешно просто! Непостижимо!
Балатьев взглянул на Баских мутноватыми от бессонницы глазами.
— Ни концов, ни начала, Федос Леонтьевич. Чертовщина какая-то, мистика.
— О мистике ты своей бабушке расскажи. Мистика и техника — вещи несовместимые. — С горечью ухмыльнувшись, Баских заговорил вполголоса: — Эх, а я-то был уверен, что ты не ударишь в грязь лицом… Ну что будем делать дальше? Прощаться?
Всю эту неделю Балатьев спал не более двух-трех часов в сутки, притом в цехе, сидя за столом, и находился в состоянии того морального и физического изнеможения, когда все на свете становится безразличным. Промолчал. Что уж тут ответишь?
Печать обреченности на лице начальника цеха вывела Баских из равновесия.
— Так неужели прав Кроханов, что ты гроша ломаного не стоишь! — бросил он безжалостно.
— Выходит, прав.
— Слушай, Николай Сергеевич. — Баских поднялся, постоял, не сходя с места, глядя в пол. — У тебя нет подозрения, что тебе пакостят? — Вскинул глаза, нацелился зрачками в зрачки. — А ты в поддавки играешь. — И вышел.
«В поддавки играешь». Эта фраза заставила Николая задуматься. «Что имел в виду Баских? Не может разобраться, кто и где подкладывает свинью? Неужели это возможно? Предумышленно портить сотни тонн металла ради того, чтоб спихнуть неугодного человека? Кто на это отважится! И не за такое сажают».
Идти на шихтовый двор сразу расхотелось. Что ему там делать? Следить за тем, какой грузят металл? Бесполезно. Неделю он оттуда не вылезал, а что толку?
Тихо приоткрыв дверь, в конторку заглянул Аким Иванович Чечулин. Убедившись, что Балатьев один, вошел, основательно уселся, устало вытянул ноги и принялся сворачивать толстую самокрутку из крепчайшего самосада — другого табака он не признавал. Раскурив, глубоко затянулся и как бы между прочим спросил:
— Что секретарь баял?
— Можно сказать, попрощался, — бесхитростно ответил Николай.
Обер-мастер тоже не стал хитрить.
— Вообще оно к тому идет. — Сделав несколько затяжек, добавил загадочно: — Жалко мне вас, Николай Сергеевич, но себя жальче.
— А вы при чем? Спрашивают-то с меня. И как с начальника, и как с инженера.
Аким Иванович вытер рукавом упревшее лицо, цокнул языком, сжал и разжал кулаки.
— Рассказал бы я вам одну штуку, да вот… Вырвется невзначай у вас в запале, тогда мне житья не будет.
Такой поворот разговора насторожил Николая, но своей заинтересованности он ничем не выказал из опасения, как бы Аким Иванович не замкнулся. Однако отпугнуть можно и разыграв безразличие. Выбрал золотую середину, сказал с подначкой:
— Если так уж трусите, то и держите при себе.
Долго собирался Аким Иванович с духом. Несколько раз переправил кепку со лба на затылок и обратно, встал, походил, опять сел. Даже вспотел от напряжения.
— Эх, была не была! — вышиб толчком из глотки. — Только никому ни полсловечка. — Дождавшись кивка, взялся рассказывать: — Врет Кроханов, что с браком такое впервой приключилось. Была у нас подобная петрушка с фосфором, да дней этак девять подряд. С ног сбились, сон потеряли, а от фосфора отбиться не могли. Слитки — на склад, начальника — с завода. С полгода пролежали слитки, потом сделали анализ, а фосфора в них ниже нормы. Выветрился он оттудова, что ли?
— Значит, не было его там столько.
— В том-то и суть. Кстати, заводу от этого никакого решительно ущерба: слитки свезли на склад, подержали и — обратно, а человек, что не ко двору пришелся, в бракоделы попал, и с этим клеймом его выпроводили.
Поведанное Акимом Ивановичем походило на байку или на злой заводской анекдот, но совпадение ситуаций удостоверяло эту невероятную историю.
— Так что это, ошибка лаборатории или так велено было?
— Велено или ошибка — я не в курсе. Думайте как хотите.
— Но это же мерзко!
С Николая как рукой сняло и сонливость, и усталость, В длинном темном туннеле, по которому брел, блеснул лучик света. Приведет ли он к выходу — неизвестно, но идти надо. Возбужденный проснувшейся надеждой, Николай в порыве признательности тряхнул Акиму Ивановичу руку.
Обер-мастер сразу слинял с лица, и в глазах его, только что довольных, отразилась тревога.
— Я еще ни одного человека в жизни не подвел, — успокоил его Николай.
— Эх, Николай Сергеевич, — обер-мастер умудренно покачал головой, — жисть наша сейчас такая: и не хочешь, да подведешь. — И добавил со значением: — Или сам маху дашь, или вынудят…
Воскресенье Кроханов и его неизменные собутыльники провели на славу.