Закончив мучительную, с трудом давшуюся исповедь и ища сочувствия, повернула лицо к матери и увидела, что та улыбается.
— Глупышка ты моя маленькая, — благодушно проговорила Клементина Павловна. — Впрочем, вовсе не маленькая. Большая глупышка. Навоображала бог знает что. Николай поступил вполне достойно, отказавшись перейти к нам. И мотивы его весьма резонные. А на самом деле, почему мы не могли подумать: предприимчивый молодой человек, быстро ухватился за возможность получить меблированную комнату со всеми… услугами, что ли. И почему ты решила, что мы должны были встретить его с распростертыми объятиями? Честь и хвала ему, что не клюнул на твой слишком, буду говорить прямо, эмансипированный жест.
— Мама! — вспыхнула Светлана.
— Я давно уже мама, — опять-таки благодушно отозвалась Клементина Павловна, — и в этой своей беспокойной должности дурных советов тебе, кажется, еще не давала. Так ведь?
Светлана неохотно кивнула.
— Тогда слушай дальше. Николай — мужчина, был женат…
— Ты хочешь оправдать его хождения к этой дряни?
Клементина Павловна укоризненно поморщилась.
— Не торопись. Ты уже достаточно погорячилась. Если б Николай ходил к ней, об этом гудел бы весь поселок — шила в мешке не утаишь, а у нас и подавно — тут все нараспашку. Кроме того, я вообще не могу допустить, что Николай способен унизиться до… до связи с блудливой бабенкой. У нее же… на лбу роковые слова: «Продается с публичного торга». Как ты могла поверить?
— Но зачем, зачем ей это нужно было?
— Да мало ли отчего подличают? Скорее всего, ядовитая бабья зависть, а может, какие-то практические соображения, хитрый ход — на все уловки пойду, а приворожу. Не получится — потешусь хоть тем, что разлучу голубков, — терять-то нечего.
— Мама, ты неисправимая идеалистка! — не сдавалась Светлана. — Всю жизнь прожила с кристально чистым человеком и меришь мужчин на его аршин.
— Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав, — осадила дочь Клементина Павловна. — Давай хладнокровно. Я считаю, что в личных отношениях не должно быть невыясненных моментов.
— Попробуй выясни. И как ты предлагаешь сделать это? Задать ему в лоб такой вопрос?
— Нет, разумеется. Подойти нужно умно. А как именно — подумай, тебе должно быть виднее. — Почувствовав, что дочь не вняла ее словам, Клементина Павловна заговорила размеренно, глядя сощуренными глазами в одну точку, напрягая память: — Расскажу я тебе одну весьма поучительную историю, причиной которой явилась именно скоропалительность решения. Поведала мне об этом в поезде совсем чужая женщина под впечатлением пережитого. Брат, ну, женщины этой женился на ее подруге. Он и она — натуры цельные, чистые. Любили друг друга, как не часто бывает, скучали нестерпимо, когда по роду своей деятельности уезжали в командировки. И вот однажды, вернувшись домой, брат обнаружил на столе записку: «Ушла навсегда, не ищи». И — как растворилась. Потрясение. Три месяца больницы, да и потом… Словом, сломался человек. Что мог он предположить? Полюбила кого-то? Но зачем это таинственное исчезновение? Остался холостяком. Женщины были — недурен собой, положение, — но обходился он с ними как с существами низшими, бросал, едва болезненная подозрительность нашептывала, что может остаться покинутым. Говорил: «Женщины рождены, чтобы подличать и реветь». И вот спустя много лет особа, что поведала об этом случае, на одном из южных вокзалов неожиданно встретилась со своей бывшей подругой, женой брата. Бросились друг к другу, обнялись, расцеловались. Ну что? Ну как? Та рассказала, что живет в небольшом городишке, работает не по профессии, наплодила детей от посредственного человека, с которым свела судьба. Личного счастья нет. На вопрос, почему так несуразно бежала от мужа, ответила, что, вернувшись однажды из командировки домой в то время, как он был в отъезде, обнаружила в постели шпильку для волос. «Это произошло зимой? Перед Новым годом? Витая черная шпилька?» В ответ — полный недоумения взгляд: откуда известно, какая? И тут все выяснилось. Шпилька принадлежала рассказчице, которая проездом переночевала в пустующей комнате, где жила счастливая пара… Вот к чему может привести блуждание в потемках, — закончила свое нравоучительное повествование Клементина Павловна.
Светлана задумалась, и Клементина Павловна, хорошо знавшая непокорный нрав дочери, решила прийти ей на выручку.
— Я бы на твоем месте первая…
— Вот это здорово! — вспыхнула Светлана. — Почему я должна…
— Потому что в вашей глупой размолвке виновата ты. Да, да, не делай такие глаза.
Выражая несогласие с матерью, Светлана отвернулась к стене.
— Ни за что! Если любит — сам придет!
— Учти, у тебя появился хороший предлог, — сказала Клементина Павловна тоном, каким наставляла дочь в детстве, когда та проявляла строптивость. — Поздравь Николая с возвращением с того света. Этого, если хочешь, требует даже элементарная вежливость.
Светлана долго еще сидела на кровати в тоскливом одиночестве, прижав к себе колени.
Никогда не думал Николай, что слава бывает обременительной. Ему буквально не давали покоя. Со всего завода приходили в цех люди, выражали восхищение его мужеством, благодарили, задавали самые неожиданные вопросы вроде того, какие мысли владели им, когда стоял у сырого ковша, и сколько шансов было за то, что ковш не взорвется. И на улице его останавливали, и по телефону звонили, чтобы сказать несколько восторженных слов или о чем-то спросить. А ребятишки, завидев в поселке новоявленного кумира, в почтительном безмолвии сопровождали его стайкой или вертелись вокруг, стараясь разглядеть получше.
При таком повышенном внимании со стороны совсем посторонних людей странным казалось Николаю молчание Светланы. Идти к ней, дабы выяснить отношения, он не торопился и не знал, пойдет ли вообще. Ее поведение не поддавалось никакому объяснению. Что явилось причиной яростного «отстаньте!»? Перед злополучной последней встречей ничего невыясненного не осталось, они обо всем договорились, пусть чуть по-детски, как уж получилось, и вдруг — новая вспышка и ненавидящий взгляд. За какие грехи? Он больше ни в чем не провинился, ничего дурного не совершил. Может, мать отсоветовала? Если, дескать, у вас с самого начала не клеится, чего же дальше ждать? А не сподличал ли Суров? Наплел какую-нибудь несусветицу из ревности. Но Светлана достаточно умна, чтобы не заподозрить в таком ходе коварного умысла. Впрочем, почему он решил, что она умна? Начитанна, развита, музыкальна, неглупа, безусловно, но житейского ума у нее нет, и откуда бы он взялся? Росла в стерильно чистой семье, как правило, такая среда воспитывает доверчивость к людям и беззащитность против козней.
Когда Николай в который раз решал это уравнение со многими неизвестными, в двери конторки появилась Заворушка.
— Чего тебе? — спросил Николай неприязненно.
— Да я, Николай Сергеич, все насчет жильца. — Заворушка на сей раз уставила на Балатьева глаза смиренной овечки. — Вознамерились вы аль нет? — Истово перекрестилась. — Вот крест даю, лучше как у меня вам нигде не будет. Хоть зайдите избу посмотрите, ну и меня в одночасье. Разве я такая дома? Вы-то привыкли только что в этой робе видеть. А приоденусь когда… — Обретя обычную нагловатую уверенность, она вошла в помещение, непринужденно уселась, стянула с головы косынку.
— …или вовсе разденусь… — в тон ей подхватил Николай.
Жгучие глаза на белом-белом Заворушкином лице сверкнули радостью.
— Э, любо-дорого поглядеть! Картину малевать можно! Приходите! — продолжала цыганить она. — Ей-ей, не пожалкуете.
Николай не без любопытства смотрел на домогавшуюся его женщину. Таких прямых атак он еще не знавал. Стало как-то муторно, и все же что-то похожее на жалость шевельнулось в нем. Красивая, осанистая, а пошла по рукам, потому что сама идет в руки.
Заворушка истолковала его молчание как нерешительность и, цепко глядя в самые зрачки, поднажала:
— Значица, договорились, Николай Сергеич. Уедете — хоть будет чего вспомнить, с чем сравнять. В воскресенье вакуированные как нагрянули… Цельный день только и знала что выпроваживала. А один… Не уйду — и все, говорит, — приглянулась больно. Таких женщин, говорит… А мне он… Наплевать. Для вас две лучших комнаты берегу. Понеже любы вы мне. Оченно. Право слово.