— Лопатки, — не удержался, поправил Балатьев.
— Вот, вот, на обе лопатки положу. — Кроханов зарделся, сообразив, что сплошал, и здорово.
Когда, путаясь в огромных валенках, бригадир приблизился, без всякого «здравствуйте» ошарашил вопросом:
— Ты политминимум сдавал?
— Чего? — не понял бригадир.
— Политминимум, спрашиваю, сдавал?
— Ну, сдавал…
— Что такое прибавочная стоимость, знаешь?
Грузчик растерянно замигал глазами, прикидывая, куда клонит директор и что ему вообще нужно. Ответил уклончиво:
— Ну, примерно…
— Так вот тут у тебя грузят, а там, возле последней машины — видишь? — раскуривают. Стоимость металла, стало быть, прибавляется. Понял? А ты, дурья твоя голова…
Чуть не поперхнувшись от сдерживаемого смеха, Балатьев пошел прочь, чтобы не мешать Кроханову демонстрировать свои познания в политической экономии.
На материальном складе он появился раньше, чем туда позвонил директор. Огромный детина с лоснящимся от жира лицом — такому бы на шихтовом дворе чугунные чушки ворочать, — переговорив с Крохановым и убедившись, что инженер не плутует, допустил его к осмотру своих владений. Полушубки и пимы лежали навалом.
Балатьев выбрал себе то и другое по размеру и унес, не надев. Странно было ему показаться в поселке в этом северном одеянии, хоть сколько-нибудь не свыкшись с ним.
Минуло всего десять дней, как Светлана перешла к Николаю, а у них уже сложился свой быт и свой характер отношений. Они легко, без всяких усилий приспособились друг к другу, легко чувствовали себя друг с другом, и общий настрой, возникший сразу, лирический и гармоничный, ничем не нарушался. Хорошо им было еще и оттого, что неказистая хатенка силой воображения создавала иллюзию собственного жилья, пусть неустроенного, но надежного, устойчивого.
Если б не грусть, которую испытывали, расставаясь по утрам, и не жгучая радость, охватывавшая обоих при встрече после работы, могло показаться, что семейное их гнездо свито давно и не было того времени, когда жили они порознь.
Целый день Николая согревало ощущение, что его ждут дома, ждут с нетерпением, отсчитывая минуты, — ощущение почти не изведанное и потому особенно ценимое.
Если только не предвиделись какие-либо осложнения на работе, Николай возвращался к семи, чтобы хоть нанемного продлить счастливое время общения со Светланой, А вот сегодня он появился на целых полчаса раньше и был вознагражден за это таким всплеском восторга, таким горячим поцелуем, что у него закружилась голова.
— Я несносная, да? — смущенно спросила Светлана, заметив, что Николая качнуло, когда выпустил ее из объятий. — Я эгоистка, да? Человек устал, а я висну на шее. Ну обругай, ну пожури хотя бы.
— Немного несносная, немного эгоистка, но очень, очень родная, — млея от счастья, ответил Николай.
— А это больше или меньше, чем любимая?
Вопрос был непростой и задан неспроста. Эта девочка, точная в словах, требовала точности и от него.
Николай привлек Светлану к себе и прошептал, поводив рассыпавшимися волосами по ее уху:
— Для меня — больше. Родные почти всегда остаются родными, а любимые… Очень по-разному бывает…
Светлана прижалась к Николаю, закрыла глаза, подставила щеку.
Николай как будто только того и ждал, с удовольствием выполнил это ее желание. Обцеловал щеки, глаза, шею, польстил:
— От тебя пахнет солнцем.
— О, ты у меня лирик! — воскликнула Светлана и потащила его к столу.
Истребив скромную еду и запив чаем с леденцами вместо сахара, уселись рядышком на обветшалом деревянном диванчике, который старанием Светланы был преображен в «мягкий», — к спинке она прикрепила вышитые подушки, на сиденье уложила сложенную вдвое плюшевую дорожку — и, обменявшись новостями, притихли в ожидании концерта знаменитостей из Свердловска.
В дверь кто-то постучал и, не ожидая ответа, вошел. Это было облепленное снегом существо непонятно какого пола. Валенки, ватные брюки, полушубок с поднятым воротником и вислоухая шапка придавали ему до крайности неуклюжий вид. Но вот воротник откидывается, шапка стаскивается, и пышные белокурые волосы падают на спину.
— Лариса?!
Нет, не радость — удивление прозвучало в голосе Николая. Инстинктивно прижал к себе Светлану, точно испугавшись, что ей грозит опасность.
— Как видишь, — ответила женщина, нимало не обескураженная представшей ее глазам идиллической картиной. Стряхнув варежкой снег с полушубка, стала неповинующимися, замерзшими пальцами расстегивать пуговицы.
Николай не только не помог ей, но даже не стронулся с места.
Пошатываясь, Лариса бесцеремонно сбросила полушубок прямо на пол, сделала несколько шагов и присела на табурет у стола, безвольно свесив руки.
Клетчатая фланелевая кофточка с широкими подкладными плечами мало сочеталась со стегаными ватными брюками, но Светлана, к великому своему огорчению, отметила, что женщина эта, будь она хоть в рубище, хоть в отрепьях, невероятна хороша. Лицо ее было красиво и кукольной, и в то же время осмысленной красотой.
Пытливо рассмотрела Светлану и Лариса.
— Чаю бы… — попросила почти беззвучно, одними губами.
Только теперь Светлана пришла в себя.
— Ах да, да… Может, поесть? У нас картошка…
— Чаю…
Унылая поза, жалкий вид Ларисы, всегда тщательно следившей за собой и привыкшей держаться высокомерно, вызвали в душе у Николая щемящее чувство острой жалости к ней и смятение.
— Мама где? — спросил он, когда Светлана вышла на кухню.
— Осталась.
— А Нонна с детьми?
— Не нашла.
— Твои тоже там?
— Тоже…
Принеся и поставив на стол большую чашку с чаем, Светлана снова присела на диван, теперь уже поодаль от Николая.
Лариса отхлебнула чаю и вдруг, закрыв лицо руками, безмолвно заплакала. Чтобы не разрыдаться, она изо всех сил сдерживала себя, только плечи ее вздрагивали все сильнее и сильнее.
Николай был беззащитен перед женскими слезами, но слезы Ларисы оставили его безучастным. Разве что чувствовал себя неловко, и то не перед самим собой, а перед Светланой. Как он выглядит? Женщина заливается слезами, а он сидит точно пень.
А вот Светлана разжалобилась, подошла к Ларисе, тронула за плечо.
— Дать воды?
Не отняв руку от лица, Лариса отрицательно покачала головой.
— Тогда, может, валерьянки?
В ответ — кивок согласия.
И вот тут Светлана пожалела о своем порыве. Валерьяновых капель в этом доме не водилось, за ними надо было идти к родителям, а оставлять Николая и Ларису с глазу на глаз даже на короткое время она не хотела. Вдруг Николай позволит себе расслабиться, разнюниться. Он и так уже растроган, по лицу видно. Все же пять лет супружеской жизни…
И Светлана схитрила. Позвонила домой, попросила отца принести валерьянку.
— Нет, нет, не мне, — ответила на его тревожный возглас. — Тут одна женщина…
Содержимое стакана Лариса выпила, как алкоголики пьют водку, — залпом. Немного успокоившись, принялась рассказывать:
— Когда от Нонны пришла телеграмма из Орши — больная с больными детьми на вокзале, помогите, — Екатерина Степановна обезумела: «Лариса, поезжай, увези, иначе погибнут». Вижу — вне себя женщина, впору самое спасать. И пустилась в путь. Туда добралась быстро, за три дня санитарным поездом. К счастью, немцы не бомбили, знали: идет на запад, значит, порожний. Приехала — и ни на вокзале, ни в больницах не обнаружили. Даже следов пребывания никаких не осталось. В том хаосе… Обратно добиралась полтора месяца… Нет, это невозможно передать, что творится на дорогах…
— Слышал… — угрюмо обронил Николай.
— Слышал — это не то, видеть надо, Коля, самому пройти этот крестный путь, на себе испытать… Впрочем, я не почувствовала войну в полную меру, даже краешком она меня, по существу, не затронула. Только солдаты видят истинный лик войны и испытывают на себе все невообразимые ее ужасы. — Лариса умолкла — горло перехватила спазма. Всхлипнув, продолжала: — Тем, кто эвакуируется организованно, легче — едут эшелонами. Но чужим в них не воткнуться. В иных вагонах стоймя стоят, впритык друг к другу…