— Из тебя воин — как из Николая Сергеевича… охотник. Что ты можешь?
— Пойду в кавалерист-девицы, как Надежда Дурова в восемьсот двенадцатом, — пошутила Светлана. — Я хорошая наездница, знаю повадки лошадей. — И уже серьезно: — А что могут те девушки, которые ушли добровольно? Санитарки, аэростатчицы, снайперы. Из одной Пермской области больше шести тысяч. Ты, мамочка, эту газету от меня спрятала, но не так уж далеко. И если признаться откровенно, то… знаете, кто удержал меня от этого шага? Коля. Духу не хватило оставить одного… в осаде. — О больной ноге она предпочла умолчать.
В воскресенье трое эвакуированных, прибывших с военными машинами, безуспешно искали директора. Он еще со вчерашнего вечера засел в подшефном колхозе, где можно было безопасно пображничать, — дорогу к охотничьей избушке в лесу замело, а традиция гульнуть по воскресеньям соблюдалась свято.
Несмотря на сопротивление Ульяны, требовавшей ордер за подписью «самого», эвакуированные нахрапом вселились в Дом заезжих и теперь блаженствовали. Двое пили ничем не заправленный кипяток, третий, сняв кирзовые сапоги, отогревал ступни ног, прижав их к кирпичам печи.
Вот в таком виде застал их Балатьев, узнав от Светланы о прибытии новеньких. Мало ли откуда могут быть люди! Может, из Макеевки, а если и нет, все равно надо повидаться, услышать из первых уст, что делается на белом свете.
— Здравствуйте, хлопцы! — радостно сказал он с порога и смутился, рассмотрев «хлопцев»: все куда старше его. — Балатьев, начальник мартена.
Первым откликнулся благодушный, в добром теле мужчина, смуглый, кучерявый, весьма смахивающий на цыгана.
— Шеремет, Запорожье. У вас буду начальником техотдела.
Второй, со светлыми холодными глазами, составленный из одних костей, представиться не торопился — изучающе рассматривал Балатьева, словно сверяя создавшийся по чьим-то словам в его воображении облик с представшим перед ним оригиналом.
— Славянинов Бронислав Северьянович, — наконец снизошел он. — Из Днепропетровска. Назначен главным инженером.
У сидевшего на табурете возле печи рука на перевязи, лицо изможденное, взор потухший. Его представил Шеремет:
— Подгаенок, Кривой Рог. Прислан начальником транспортного цеха.
— Ну вот и хорошо. — Балатьев снова обвел каждого любопытствующим взглядом. — Нашего полку прибыло…
— О-очень хо-ро-шо! — со стоном вырвалось у Подгаенка. — Пол-России отхватили, а ему — хорошо! — Он так ожесточился, что отдернул ноги от печи и босиком заметался по холодному полу.
Десятки вопросов собирался задать Николай, но ответ Подгаенка обескуражил его. Взяв у Ульяны чашку, налил в нее кипятку и, хотя чувствовал себя лишним, все же подсел к столу.
Бодряще подмигнув, Шеремет подвинул ему два кусочка сахару, спросил по-свойски:
— Когда прибыли, Балатьев?
— Еще до войны черт сюда занес.
— И слава богу, — не без зависти обронил Шеремет. — Умный черт попался. Спасибо скажите, что спас…
— От бомбежек?
— Бомбежки пережить можно. А вот крушить своими руками, что годами строили… — Шеремет осекся под укоряющим, полным боли взглядом Подгаенка. — Прости, Артем Денисович.
Но Подгаенок не простил. С трудом натянув сапоги, он ушел на половину комендантши.
Шеремет поднялся было, чтобы выйти следом, но Славянинов повелительным жестом остановил его.
— Оставьте в покое. А вообще слова взвешивать надо. — И выразительно взглянул на Балатьева, дав понять, что замечание относится и к нему.
«Сразу входит в свою роль главный, — подумалось Николаю. — С характером. Этот Кроханову не поддастся».
— Жену и дочь потерял в дороге, — шепнул ему Шеремет. — Эшелон бомбили. Его осколком задело, а их наповал. Там и похоронили в посадке.
— А ваши семьи где?
— В Чусовой. Устроимся — заберем.
Голубые угарные огоньки над россыпью углей в печке погасли, Шеремет разворошил их кочергой и прикрыл заслонку.
Отсутствие Подгаенка развязало ему язык, он стал рассказывать, что пришлось претерпеть самому и что знал от других.
По-разному складывалась обстановка на разных заводах. На одних успели демонтировать и вывезти оборудование без особых жертв, потому что бомбежки были сравнительно редки, на других события развертывались более драматично. Жарче, чем кому-либо, пришлось запорожцам. Гитлеровцы установили орудия на правом берегу Днепра и обстреливали завод прямой наводкой, не давая передышки ни днем, ни ночью. И в этом аду рабочие демонтировали и вывезли семьдесят семь эшелонов. Очень помогли «Запорожстали» рабочие Донбасса. Только благодаря им удалось вывезти все подчистую. Даже железный каркас цеха, только что законченный — строили ведь до последнего дня, — разобрали и погрузили в вагоны. Где-то на Урале его уже смонтировали, еще не покрыв крышей, начинили станками и точат снаряды. И уж совершенно невероятная обстановка создалась в Мариуполе. «Азовсталь» работала на полную мощность, в кабинете у директора шло совещание, которое вел замнаркома, а в город неожиданно ворвались гитлеровские танки. О демонтаже нечего было и думать, но люди выполнили свой долг. Мартеновские печи залили жидким чугуном, да так, тонн по пятьсот в каждую, доменные тоже закозлили и только после этого разбрелись кто куда.
Вошел Подгаенок, занял свое прежнее место у печи, за ним появилась присмиревшая Ульяна. Чем растрогал Подгаенок ее сердце, было неведомо, но она уже с сочувствием смотрела на приезжих, особенно на рассказчика.
— Геройский у нас народ, — продолжал Шеремет после длительного сосредоточенного молчания. — Первый раз когда бомбанул, обстрелял — струхнули, по углам попрятались, а потом привыкли. Летает, из пулемета лупит трассирующими, фугаски кидает полтонные — и хоть бы хны. А, собственно, как иначе? Оставишь мартен на полчаса — потом с ним сутки не разберешься. Плавили ведь снарядную да бронетанковую, такие заказы не сорвешь. И демонтаж, и погрузку оборудования вели под бомбежками, и эшелоны с оборудованием под бомбежками сопровождали. Железнодорожников гибнет тьма-тьмущая, а эшелоны как шли, так и идут. Четыреста тысяч тонн бомб сбросили гитлеровцы на станции и узлы.
Подгаенок резко повернулся, сдвинув под собой табурет, — раздражение все еще бушевало в нем.
— Могу дать справку: за это время вывезено на Восток тридцать шесть тысяч поездов, или полтора миллиона вагонов. — И, не отеплив тона, обратился к Балатьеву: — Какими транспортными средствами располагает завод?
Балатьев понял, что Подгаенка, да, вероятно, и остальных, направили сюда так же втемную, как в свое время его: расписали красоты природы, а о том, что представляет собой завод, — ни слова.
— Для чего вам страсти на ночь рассказывать? — замялся он. — Завтра узнаете.
— А все-таки? — настаивал Подгаенок.
— Один узкоколейный паровоз, три мотовоза для сверхузкой колеи, одна грузовая машина и сто шестьдесят пять четырехкопытных двигателей мощностью в одну лошадиную силу, работающих на твердом топливе, без глушителей на выхлопных трубах.
Все дружно расхохотались, а Подгаенок сник.
— Так что мне тут делать?! — в отчаянии воскликнул он. — Глушители ставить?!
— Не беспокойтесь, забот хватит. Вздохнуть будет некогда.
— Товарищ Балатьев, а что у вас произошло здесь с женой? — неожиданно спросил Славянинов.
И сам вопрос, и бесцеремонность, с какой он был задан, насторожили Николая. Какая необходимость заставляет этого человека домогаться объяснений вот так, сразу, при посторонних, и какое ему дело до чужих семейных неурядиц? Не с того начинает свою деятельность. Что-то в этом его любопытствовании мелкотравчатое, низменное.
— Что произошло, вы, по всей видимости, знаете, — ответил Николай, — а почему — по-моему, знать вам необязательно.
Славянинов задержал на Балатьеве тяжелый исподлобный взгляд, чем-то смахивавший на взгляд Кроханова.
— По-вашему. Но именно мне, как ни огорчительно будет вам услышать, нарком поручил выяснить обстоятельства этой неприглядной истории.