— О, как славно теплом повеяло! — больше предвкушая, чем испытывая блаженство, произнесла Светлана, рассматривая себя в зеркале. — Правда, Коля?
Николай не отозвался. Мысли его были далеко. В цехе. У печи. У проклятого монолита.
«Не услышал или сделал вид, что не услышал?» — встревожилась Светлана. Приблизилась к мужу, но в этот момент прозвучали позывные Москвы, и оба застыли, вслушиваясь в знакомый голос. Заражая своим волнением, Левитан подробно перечислил, какие виды вооружения и в каком количестве захвачены или уничтожены войсками Юго-Западного фронта за последнее время, и заключил сообщением, что оккупанты выбиты из сотен населенных пунктов.
— Вот это подарок! — возликовала Светлана.
Подложив в печь еще несколько поленьев, Николай закрыл чугунную дверцу и подошел к жене.
— А ты не обратила внимания, что в числе трофеев всякий раз называется количество патронов?
— Я все понимаю, Коля, но мне боязно за тебя… Доброхотно лезть в расставленную западню…
Этой фразой Светлана вольно или невольно выдала мотив своего упрямства и совершенно обезоружила Николая. Он поцеловал ее в щеку, сказал примирительно:
— Дипломатик ты мой дорогой… Прозрачненький…
Пока у Кроханова теплилась надежда раздобыть кислород для резки монолита в печи, он еще хорохорился, но когда отовсюду получил категорические отказы — пал духом. Его воображению рисовались картины ужасающие. Суд, тюрьма, штрафной батальон… Шутка ли, остановить печь! В мирные дни за это погнали б — и только. А сейчас? Если он Балатьеву приклеивал ярлык саботажника, то какой же ярлык могут приклеить ему? Вредитель, не иначе, а раз так…
Порядка ради собрал узкое совещание, вызвав только Славянинова, Дранникова, Шеремета и Акима Ивановича Чечулина. Судили-рядили, но так ни к какому решению и не пришли. Разберут, допустим, верх печи, а что с монолитом делать? Без кислорода с ним не справиться. Кроханов заикнулся было о том, чтоб расплавить его, но Дранников и Аким Иванович заартачились, мотивировав свой отказ тем, что сейчас козел в печи, а расплавят — будет в канаве, откуда его ничем не выдерешь. Истинное же их соображение было таково: за этого козла отвечает персонально директор — он гарцевал вокруг печи, подгоняя всех: «Давай, давай!» — а за того, что образуется в канаве, ответит смельчак, который рискнет выпустить перегруженную плавку.
Посидели в полном унынии, помолчали. От табачного дыма было не продохнуть, и даже заядлый курильщик Шеремет зашелся кашлем. При каждом телефонном звонке Кроханов пугливо вздрагивал, как от неожиданного выстрела, но трубку не поднимал — отвечать было нечего. Аким Иванович уже стал сонно ронять голову, как вошла Светлана и доложила, что Балатьев просит принять его.
— А ты не знаешь, что у нас совещание? — напустился на нее Кроханов. — И нечего мне с ним… Я его в глазах видеть не хочу!
— Но он как раз по этому вопросу.
Кроханов растерянно покосил туда-сюда, как бы испрашивая совета. Ему никак не хотелось встречаться с Балатьевым в этом дурацком положении, но и злить его, отказав в приеме, счел неразумным. Балатьев, безусловно, доложит обо всем, что случилось, либо наркому, либо начальнику главка, так лучше, если он сделает это не обозленный.
— Пусти, — снизошел он.
Светлана открыла дверь в приемную и со смешинкой в голосе объявила:
— Вас просят, Николай Сергеевич.
Отвесив общий поклон, Балатьев непринужденно сел и без лишних слов сказал:
— Я берусь выплавить вашего козла.
— Побойтесь бога! — вырвалось у самого доброжелательного из всех, кто здесь находился, — у Акима Ивановича.
— Эка невидаль — выплавить! — не теряя достоинства, молвил Кроханов. — Мы сами с усами. Выплавим как-нибудь. Вот разлить плавку с таким перегрузом, что будет…
Балатьев поднял руку, словно давал клятвенное обещание.
— Перегруза не будет.
— Это как же так — не будет? — Кроханов усиленно заморгал. Он все еще пыжился, и перед Балатьевым, и перед остальными, доказывая, что диплом ему дали не зря. — Ты откуда углерода наберешь? Из воздуха?
— Учтите, Николай Сергеевич, плавку мы зарудили, так что там углерода — ноль целых хрен десятых, — честно предупредил Дранников.
— Ничего, я методом диффузионного раскисления ее возьму.
— Ах, диффузионного! — Кроханов сделал вид, будто знает, что это такое, остальные тоже подхватили игру в понятливость, и только Чечулин попросил разъяснить, в чем состоит сущность метода.
Балатьев отказался сделать это под предлогом, что показать проще, чем растолковать. Пока Кроханов глубокомысленно тер висок, Славянинов, человек с практической хваткой, решил, что терять им нечего, и по-деловому осведомился:
— Что вам для этого нужно, Николай Сергеевич?
— Побыстрее сделайте свод и завезите тонн десять кокса. На заводском складе его в избытке.
— И только?
— Только.
Все взгляды сосредоточились на Балатьеве, но ни один не осветился догадкой.
Предложение Балатьева показалось Кроханову подозрительным. Он усмотрел в нем желание утереть всем нос, и ничего больше. Вот бы дознаться, что это за штуковина — диффузионное раскисление. Но куда там! Голыми руками Балатьева не взять, теперь он вольный казак. Ишь как изловчился, когда Чечулин закинул удочку насчет разъяснения!
Мало-помалу уверенность Балатьева все же передалась Кроханову, и он решил сдаться. Лучше ходить посрамленным, чем сидеть в тюряге. Но как подступиться к нему и с чего начать, чтобы не очень унизить себя?
Его опередил Славянинов:
— Надо как-то узаконить на это время, Николай Сергеевич, ваше положение на заводе. Не даром же вы будете работать.
— Выпишите премию за экономию по бризу, — подсказал Балатьев.
Такой выход из положения не пришелся по вкусу начальству. Никаких обязательств Балатьев не брал, никакой ответственности не нес. Наступила тягостная пауза. Только слышно было, как натужно посапывал Аким Иванович, недовольный тем, что чудом выбравшийся из петли Балатьев опять сует в нее свою башку, да еще доброхотно.
— Я вас понял, — как будто со стороны врезался в молчание глухой голос Балатьева. — Вы хотите, чтобы я нес юридическую ответственность за ликвидацию вами содеянной аварии. Не так ли?
Ни слова в ответ. Только откровенно хмыкнул Аким Иванович, вознадеявшийся, что Балатьев должным образом оценил происходящее и дает задний ход.
А тот:
— Ладно, согласен. Только отправьте телеграмму наркому: «Прошу… просим задержать товарища Балатьева для ликвидации аварии, происшедшей в его отсутствие». И две подписи: директора и главного инженера.
— Достаточно одной моей, — пробасил Кроханов, бодро закинув голову: он несказанно обрадовался тому, что теперь, похоже, директорское кресло не подломится под ним.
— Недостаточно, Андриан Прокофьевич. Она мало чего стоит.
…Вечером за совместным ужином разразилась первая семейная ссора. Единым фронтом на Николая напали тесть и теща. Каждый в отдельности и вместе они убеждали его, что нелепо, глупо, выбравшись из трясины, лезть в нее снова, что его желание спасти тех, кто столько напакостил ему, свидетельствует об отсутствии самолюбия и гордости, качеств, за которые его особенно ценили, что недостаточно думать только об удовлетворении собственного тщеславия, что теперь он женат и обязан думать еще и о Светлане.
Светлана ожидала, что Николай станет возражать, защищаться, возможно, даже наговорит резкостей, но, когда нападавшая сторона выдохлась, он не проронил ни звука и только грустно смотрел куда-то в сторону, как человек непонятый, оскорбленный в лучших своих чувствах.
Ей стало жаль мужа и досадно за родителей. Как могло случиться, что эти беззаветно служившие своему делу люди проявили чисто обывательский практицизм, когда гражданский поступок зятя стал угрожать благополучию дочери? Что может подумать Николай о них, да и о ней? Рубанет сплеча что-нибудь о мещанском мировоззрении — и умоешься.