— Нет.
— Стало быть, никто в гости не позвал.
— К подчиненным в гости…
— Это свое правило забудь. — Услышав, что у дома остановилась машина, Баских подошел к окну, выглянул в него. — Гришок! — крикнул шоферу. — Поезжай в больницу, отвезешь врача в «Светлый путь». — И снова обратился к Балатьеву: — У нас в гости не из подхалимажа зовут, а из уважения. — Покачал пальцем. — Нет, не к должности. К человеческим качествам. Позвали — значит, признали. Человека в тебе признали. Откажешься — обидишь на всю жизнь.
— А если какая молодица пригласит? Тоже нельзя обидеть? — усмешливо спросил Николай, поднимаясь.
— Ты посиди, посиди. — Баских положил ему на плечо крепкую руку и с силой опустил на место. — Вот молодиц поостерегись. Здесь свои этические нормы. У вас там женщина никогда не трепанется, у вас мужики, друг перед другом успехами хвалятся. А у нас все наоборот. Мужики о своих победах молчат, а бабы разбалтывают. Разведенки, конечно. Семейные устои у нас, между прочим, патриархально прочные. Кстати, что у тебя с женой?
Вопрос застал Николая врасплох. Исповедоваться перед Баских он не намеревался, но и таиться резона не было. Рано или поздно все равно придется рассказать. Так не лучше ли сразу? По крайней мере, никаких недомолвок между ними не будет, да и Баских, видно, не из тех, с кем надо лавировать, к кому надо подлаживаться. Простой, прямой, располагающий.
— А что вы слышали? — на всякий случай спросил Николай, в свою очередь озадачив секретаря райкома.
— Что пока инженером не стал, жена устраивала, а получил диплом…
— Тудыть твою копалку! — вырвалось у Николая.
— Во-во! — подцепил его Баских. — А говорят — не ругаешься.
— Неужели на самом деле такая версия ходит?
— А твоя версия какая?
Николаю вопрос не понравился. В нем скользнуло недоверие, и это придержало его — при недоверии не может быть и откровенности.
Почувствовав, что Балатьев колеблется, Баских отступил.
— Ну ладно, за язык тянуть не буду. Вернемся к разговору о гуманности. Так вот, правительство проявляет максимум гуманности в отношении этого завода.
— Не понял, Федос Леонтьевич.
— Сейчас поймешь. — Баских помолчал, соображая, как бы вразумительнее втолковать Балатьеву истину, которая со всей непреложностью самому открылась не так уж давно, и заговорил не спеша: — Рабочий здесь не привык тратить деньги на еду — еда у него своя. Деньги идут только на обзаведение, на обновы. Вот попадешь к кому-нибудь — увидишь содержимое срубов. Ковры, приемники самые лучшие. Здесь любят ступать ногами по своей земле, в своей земле возиться. Ехать в город, жить в квартире, да еще на энном этаже, без двора, без погреба, без сарая, без скотины, покупать еду в магазине и на базаре — все это против естества здешнего человека. И как только доходит очередной слух об остановке завода — летят гонцы во все концы с петициями, штурмуют начальство и возвращаются, добившись своего. Так на год отсрочат, потом снова на год. Из заботы о коренном населении, из чистого гуманизма.
— Выходит, и мне остается купить козу и поместить ее в Доме заезжих, — отшутился Николай. — На поводке в цех водить буду, там у меня на генераторах коры достаточно.
— Еще лучше, если корову купишь, — тоже шутливо ответил Баских. — Сразу своим признают. Как я понял, ты бросил якорь и больше не сидишь на единственном чемодане.
«Вот чертяка, — беззлобно проговорил про себя Николай. — Все знает. Даже что чемодан один».
— И про ружье знаете?
— Знаю, — с естественной невозмутимостью подтвердил Баских. — Учти: здесь все всё знают. Доподлинно. Вот только марка ружья не установлена — комендантша в них не разбирается.
Оба рассмеялись, и оба почувствовали, что незримый барьер, который до сих пор разделял их, исчез. Николай даже подосадовал на себя, что ушел от разговора о семейных неурядицах, — этому человеку можно было и нужно было все рассказать, — а Баских искренне был рад установлению взаимопонимания с Балатьевым, в котором учуял человека независимого, способного противостоять рутине.
— Мне тут тоже не очень хорошо живется, — разоткровенничался напоследок Баских. — При общей замшелости быта трудно развернуться должным образом. Мои ближайшие помощники — люди малоопытные, робкие, с оглядкой. Понять их отчасти можно. Время такое, суровое, ну, не тебе говорить… Оступиться боязно — каждое лыко в строку. Добиваюсь от них самостоятельности, учу противиться злу, но толку пока… Да уж ладно. Тема эта щепетильная, трудная, когда-нибудь договорим. Заходи на огонек. Обязательно заходи.
Обрадованному теплотой встречи Николаю захотелось еще немного побыть в атмосфере тепла. Завернув в заводоуправление, поднялся на второй этаж к Светлане. Он уже заглядывал сюда несколько раз, не прикрываясь какой-либо служебной необходимостью, просто так, поговорить, отогреться.
Девушка встретила его как старого знакомого.
— Ну что, Николай Сергеевич, огнеупорный слой с вас еще не содрали?
— А я насквозь огнеупорный.
Светлана приглушила репродуктор и неуловимым движением руки распустила связанные сзади волосы.
— Значит, все идет по закону. Всех, кто сюда приезжает, сначала охватывает безудержное отчаяние, потом наступает полоса смирения, потом… Потом следует неизбежный бунт.
— Что, у всех одинаково?
— Нет. Разница есть. В протяженности первых двух периодов и в силе третьего.
На лице Светланы проступила затаенная улыбка, и Николай, к своему удивлению, отметил, что она не только мила, но и хороша собой. Выразительные, округлой формы глаза, задорный носик, нежный овал чуть тронутого румянцем лица. Гармонию черт нарушали разве что губы. Крупные, полыхающие, с детской припухлинкой.
— Говорят, вы тут покорили одно любвеобильное сердце.
Недоуменно подняв брови, Николай посмотрел на девушку сосредоточенно-застывшим взглядом. Разное уже говорили о нем, но такой слушок до его ушей пока не докатился.
— Чье? — спросил, не дождавшись разрешения загадки.
— Вам лучше знать, — ответила Светлана полушутя-полусерьезно.
— У вас сегодня приподнятое настроение.
— Верно. Только что слушала увертюру к «Сороке-воровке». Россини всегда меня взвинчивает. Но мы уклонились от разговора. — Интригующе помолчав, Светлана объявила: — Сердце комендантши.
Николай оторопел, не зная, как себя вести: смеяться или возмущаться. Только заметив лукавый огонек в глазах Светланы, рассмеялся.
— Я предпочел бы перешибить этот слух другим, еще менее обоснованным: что покорил ваше сердце, — сказал он и замер в ожидании реакции на столь вольную шутку.
Девушка смутилась, но только на миг.
— А что, перешибить проще простого. Приходите вечерком ко мне домой. Ульяну с вашего счета не спишут, а меня запишут, поскольку ваш визит не останется тайной. Надеюсь, вы не обременены предрассудками. Буду ждать. Это близко, на берегу пруда. Кстати, видом полюбуетесь. Пролетарская, двенадцать. Итак, к семи.
Не успел Николай удивиться неожиданному приглашению, как в приемную ввалился тяжело отдувающийся Кроханов.
— Ты почему тут в рабочее время? — с ходу набросился он на Николая, высокомерно вскинув голову: это была его излюбленная манера.
— Вас жду, — резво соврал Николай. Чтобы не остаться в долгу, добавил: — Когда вечером вы звоните в цех, то не спрашиваете, почему я в нерабочее время…
— Пошли, — Кроханов первым шагнул в кабинет, с ловкостью эквилибриста с маху бросил на вешалку кепку. — Что там у тебя еще?
— Нужно найти какой-то выход с лошадьми. — Николай без приглашения сел, нарушив установленный здесь этикет. — Час битый кормят, а печь стоит.
— Паровозы тоже на заправку ходят, — возразил Кроханов, тяжело плюхнувшись на свой трон.
— Ходят, но на это время присылают другие.