Очнулся от жажды. Пил прямо из горлышка графина, остатки воды вылил на голову. Хмель проходил, было скверно. Он посмотрел на раскрытую книгу, в памяти прояснилось недавнее, неуверенно толкнулся в дверь. Та открылась. Очевидно, приходила Маша и сняла накладку. Никандров со стыда, что ль, ушел на прежнюю квартиру в Кузьминское и вернулся в Малиновку на второй день…
— И штраф заплатишь, — дошли до Никандрова последние слова начальника.
Никандров вскочил.
— Разрешите идти?
Начальник посмотрел на него с некоторым недоумением.
— Идите.
Никандров сбежал по крутым ступенькам вниз к выходу — и скорее на улицу, на простор.
Тротуар и дорога лежали светлыми лентами. Но между тротуаром и шоссе, там, где были посажены в прошлом году тоненькие деревца, желтел обессилевший снег, пуская на асфальт тоненькие струйки. Проносившиеся веселые грузовики давили их шинами и разбрызгивали в стороны.
Никандров свернул с тротуара в магазин. Он купил целый килограмм дорогих конфет, а на небольшом рынке, расположенном за магазином, яркий букет бумажных цветов. В больнице пришлось ждать битый час. Время двигалось гораздо медленнее, чем в камере предварительного заключения. Но все проходит. Наступила пора посещения больных. На Никандрова надели белый тесный халат, заглянул в зеркало. Вызывающе торчали большие красные уши. Всегда самоуверенный, смелый, Никандров в эти минуты испытывал непривычное чувство смущения и неловкости, наверно, все из-за этой проклятой стрижки под «нулевку», как он упрашивал, чтобы не стригли, — остригли.
Перед входом в палату Никандров провел ладонью по вспотевшей стриженой голове. Машу узнал сразу, хотя она сильно изменилась, и Маша узнала его, такого, как он считал, изуродованного, но в ее взгляде не было ни удивления, ни радости, ни даже неприязни.
— Здравствуй, Марья Петровна, — сказал он полуофициально, — узнала меня?
Она молча кивнула и проследила, как он укладывал на тумбочку конфеты и ставил в стакан цветы.
— Спасибо, только мне это лишнее, — сказала Маша слабым, не своим голосом, и вся она была другая, что-то было в ней непрочное, хрупкое. И ему стало нестерпимо жалко ее. Он осторожно присел на стул, молча глядел на нее, ему хотелось взять и подержать ее тонкую ослабшую руку, как бы через то общение передать часть своего здоровья, но от соблазна отвлекла забинтованная нога.
— Перелом?
— К счастью, нет. Ты оттуда? — в свою очередь спросила она. — Все из-за меня. Зачем угнал машину?
— Затем, — рассердился он на свою скованность, как бы в забытьи взял ее руку, но быстро выпустил и, откашлявшись, сказал: — Ты, Маша, прости меня за ту ночь и за Ласточку прости. — Приложил сжатые кулаки к груди. — Мне Ласточку было жалко. На собрании тебя критиковали за халатность. Хотя и знал, что ты внимательна к животным, но я старался быть ко всем одинаковым, никому скостки не делал… чтоб дисциплина, хотя себе скостку сделал, прошение прошу у тебя с опозданием.
— Не станем об этом, — перебила его Маша. — Меня другое расстраивает: как на ферме с коровами. Накормить их скотники накормят, а подоить… Свекровь одна не справится… Герман Евсеич, пожалуйста, сохрани мою группу, не распределяйте коров среди доярок, а? Я долго здесь не заваляюсь, я скоро приду. Ах, как хорошо все шло, и так плохо получилось. Как меня угораздило…
— Ничего, ты не расстраивайся, — сказал Никандров знакомым ей твердым тоном. — Ты лечись, теперь я на воле, я сам доить умею. Андрей Егорыч хитрый — недаром нас заставил учиться.
Зашла речь о ферме, разговор у них сам собой наладился. Он, соскучившись по работе, по Маше, говорил с увлечением, вовсе не думал о том, что ему предстоит дорога и что, вероятно, овраги бурлят и нелегко будет пробраться в Малиновку. Он просидел бы весь день, если бы дежурная сестра не предупредила, что гостям пора покинуть больных.
В автобусе он никого не видел и не слышал — думал, и странно, там, в Малиновке, была Соня, предстояла с ней встреча, а он спрашивал себя: почему Миленкин муж Маши, а не он, Никандров? Было жалко себя и обидно, что не разглядел как-то Машу, а ведь тогда, в дождь, под кленами, могло все начаться. Но он как незрячий и бессердечный человек грубо отослал ее домой, хотел показать себя выдержанным, строгим начальником.
Как бы ни относилась к нему Маша, он все сделает для нее, пусть не заслужит ее расположения, но как-то искупит вину перед ней.
Автобус слегка покачивало. В висок сильно припекало солнце.
На Урочной он зашел к товарищу, с которым вместе служил в армии, попросил охотничьи сапоги.