Действие
– Внимание! – как судья на старте, упредил Ангел.
– Сам знаю, – огрызнулся Ильин.
Господина в твиде он вроде бы лицезрел не впервые, вроде бы видел где-то, не исключено – здесь, в доме, и видел.
Ходют тут всякие… Господин был не молод, лет около пятидесяти с копеечками, но элегантен и спортивен, господин лучился приязнью, как покупатель «Мерседеса-500» из рекламного телевизионного клипчика, господин был как две капли водопроводной, чистой воды похож на стандартного обитателя рентхауса, владельца убойной квартиры в торце коридора и убойного «Мерседеса-500» в подземном паркинге. Ильин, повторимся, не слишком часто бывал по слесарным оказиям в квартирах, но все же бывал и видал богатых жителей дома, даже беседовал, случалось, с ними, чиня кран либо колено меняя, вернее – они к нему снисходили, но получалось это у них без выпендрежа и гонора, а просто и естественно, как того требовало светское воспитание в закрытых лицеях, колледжах, во всяких там Гейдельбергах, Кембриджах или Царских Селах. Только те жители Ильина по имени не знали и не называли, а этот назвал, потому что знал.
– Ты на его башмаки глянь, – совсем уже спокойно сказал Ангел.
Ильин глянул на башмаки и в который раз подивился Ангеловой прозорливости. Сам-то он только обалденный фон видел, только прихожую в хрусталях и карельской березе, да плюс к березе – вальяжную фигуру с казенной улыбкой на мятеньком лице, а Ангел, гад, зрил в корень. Ильин глянул на башмаки и понял, что господин в твиде – никакой не житель рентхауса, рылом не вышел, и Царское Село с Гейдельбергом ему только в сладких снах снилось, потому что башмаки у него были нечищеными. Те, кто ездит на «Мерседесе-500», точно знал Ильин, нечищеных башмаков себе не позволят, тем более есть у них кому почистить. А значит, господин в твиде лишь косил под жителя торцевой квартирки, в то время как сам был обыкновенным лубянским дятлом, а означенная квартирка – гнездом. Тит говорил: такие гнезда у Лубянки есть в каждом большом доме, вот и довелось Ильину, прости Господи, побывать сирым птенцом в чужом гнезде, и за что, прости Господи, такая честь!
– Проходите, Иван Петрович, – по-прежнему казенно лучась, пропел дятел (дятел? пропел?), – чувствуйте себя как дома.
И отступил, пропуская в прихожую Ильина, а тот нагло – чего, блин, теперь стесняться? – прошлепал по наборному паркету мощными водопроводными «гадами» на резиновом ходу, и прямо в гостиную прошлепал, похожую более на зал для игры в сквош, хотя вряд ли в зале для игры в сквош могла стоять мебель под «чипендейл» все из той же ценной карельской березы и висеть непонятные для слесаря-бывшего-пилота картинки модного стиля «нац-арт».
Липовый гейдельбержец парил сзади, малокультурно подталкивая неспешного Ильина колкими пальцами в спину: мол, щас направо, мол, щас налево, мол, скорее, не в гости пришли, любезный-вашу-мать Иван Петрович, что было правдой, не в гости. И дотолкал так до диванчика с цветастой обивкой – перед столиком, на коем стоял (или лежал? как правильно?.. нет, надежнее: покоился…), значит, покоился штампованный мельхиоровый поднос с чашками, с кофейником, с сахарницей, с прессованной вазочкой, полной ломаного дешевого шоколада «Марс».
– Присаживайтесь, Иван Петрович. Вам кофейку?.. – И взорлил над мельхиоровым подносом, не дожидаясь ответа, плеснул в чашки кофейной жижи, от которой, приметил Ильин, кисло отдавало скорострельным гранулированным «максвеллом». – Сахарку по вкусу кладите…
– Только не залупайся, – строго предупредил Ангел, и вовремя предупредил. – Ты же придурочный, тебе же все здесь во страх и в диковинку. Пей кофе. Хоть и растворимый, а все ж халява.
Хотел Ильин вякнуть чего-нибудь про несоответствие формы и содержания, про нечищеные ботинки, к примеру, или про шоколад, купленный в газетном ларьке, иными словами – про копеечные, гнезду не соответствующие траты по секретной статье «текущие расходы», но разумно сглотнул хамство, упрежденный Ангелом, промолчал, робко сел на краешек дивана, вконец подавленный, значит, окружающими невероятными шиком унд блеском.
– Пейте, пейте, не стесняйтесь, Иван Петрович, – меленько засмеялся твидовый, будто умиленный скромностью Ильина.
– Я на дежурстве, один, – изо всех сил засомневался Ильин.
– Я ж вам не водку, помилуйте…
– Так время же идет… Не имею права надолго… – Но чашку к себе подвинул, но пару кусков зацепил в сахарнице корявыми пальцами, но булькнул их в жижу и культурно начал мешать ложкой, звякая.
– А мы и ненадолго. Мы на минутку. Что ж я, не понимаю, что ли? Все я прекрасно понимаю: служба у всех служба. Но и вы меня, наверно, понимаете, ведь понимаете, Иван Петрович? – И заглядывал в глаза, которые Ильин долу, к чашке, опустил, заглядывал в них, скрючившись, конечно, невообразимо, как героиня оставшейся в Той жизни песни: она, помнилось, смотрела искоса, низко голову наклоня…
– Я вас понимаю, – прилично кивал Ильин, шоколадом «Марс» набив рот, – только вот не понимаю, что вам от меня нужно. Я ж отмечаюсь раз в месяц, как положено, ко мне от вашей конторы претензий нет вроде. Какие претензии? Работа – дом, дом – работа. Ну, пивная там, баня-шманя, какие претензии?..
– Да нет к вам никаких претензий, – подтверждал твидовый и все, как дурачок, посмеивался, даже халявного кофе не пил. Видать, стольких клиентов в этом гнезде каждый день принимает – на кофе и смотреть тошно. – Но времени-то сколько прошло, а, Иван Петрович?
– С чего прошло?
– А с вашего, Иван Петрович, чудеснейшего появления у Черного озера.
– Ну и прошло, ну и что?
– А то, что амнезия – штука проходящая, временная, это вам и врачи толковали, ведь толковали, да?
– Ну, толковали. Так они ж про сроки ничего не говорили. Говорили: будет какая зацепка – вспомнишь. А где она, зацепка? Работа – дом, дом – работа…
– Молодец, – похвалил Ангел, – хорошо придуриваешься. Только не переигрывай…
И опять как в воду глядел.
– Точно, – сказал твидовый, уже смеясь, – плюс баня-шманя, какие претензии. Так ведь на то мы и жалованье от державы получаем, чтоб такие, как вы, Иван Петрович, что положено, вспоминали. Есть зацепка.
– Какая? – вперед подался, толкнул столик, чашка с кофе опрокинулась, и негустая жидкость уродливо потекла по лаковой дорогой полировке. – Ой, простите…
– Не переигрывай, – повторил Ангел.
– Я и не играю, – огрызнулся Ильин. – Ты что, не видишь: у них что-то есть на меня, Тит прав…
– Есть или нет, время покажет, – философски отозвался Ангел. – Этот тип тебе ничего не скажет – не его прерогатива. Жди продолжения.
Продолжение ждать не заставило, не из таких.
Твидовый развел руками:
– Извините, Иван Петрович, но про зацепочку вам лучше меня доктора поведают. Это их дело…
И тут в зал для сквоша неожиданно, как и положено в детективе, бесшумно вошли два хмурых качка в белых санитарных халатах, молча встали по обе стороны диванчика.
– Придется проследовать, – виновато сказал твидовый. – Господа вас к машине проводят и довезут куда надо. До свидания, Иван Петрович.
– Иди, – только и посоветовал Ангел. Ильин поднялся, стоял – будто в растерянности. А и в самом деле в растерянности был, в полнейшей.
– Как же так… – проговорил. – А дежурство? А котельная?
– За котельную не волнуйтесь, Иван Петрович. Туда уж и подмену вызвали. Да и вы, надеюсь, ненадолго…
Один из качков цепко ухватил Ильина за локоть, подтолкнул совсем не к выходу, а прочь от него – к дверке в другом конце зала, а та вывела случайных попутчиков в темноватый коридор – уже без хрусталя и березы, в заднюю часть квартиры, к черной, для прислуги, лестнице. По ней и спустились, никого не встретив, пятый этаж – невысоко, а у черного же подъезда во дворе около пластмассовых баков с мусором ждала обыкновенная «амбулансия», обыкновенная «скорая помощь», белый с красной полосой «мерседес» с двумя «мигалками» на крыше.