«Ага, ясно! – неизвестно каким усилием воли Алексей закинул один рюкзак на плечо, а второй поволок. – Все понятно! Речунг показал, где вещи, и вернулся к Тёмычу. Ну, чтобы Тёме не было страшно. Это хорошо, это правильно, я бы тоже так поступил! Сколько там еще? Семьдесят шагов? Восемьдесят? Много, да, много. Но я не могу упасть. Тёма ждет. Я иду, Тёма, иду!»
Оставшиеся бесконечно долгие вдохи и выдохи до стоянки Речунг не показывался, но в том и не было нужды: Алексей ясно удерживал в поле зрения тепловое размытое пятно – силуэт друга, будто внезапно в его мозге включился поисковый суперприбор, а в глазах заработал бинокль ночного видения, и приступ тревоги улетучился вместе с сухостью во рту и онемением пальцев. По телу разлилось спокойствие и почти блаженство.
Не помня себя и мало понимая происходящее, Алексей поставил палатку, откопал Артёма и затащил внутрь со всеми пожитками, расстелил спальники и укутал.
«Вот так, вот так! С высоким изголовьем, – бормотал он, подперев голову рюкзаками. – Сейчас попустит! Сейчас вколю тебе «Дексу», и попустит!»
Порылся в боковом отделе, извлек шприц, лекарство и спиртовые салфетки, стащил перчатки и уставился на красно-синие руки, совсем как тогда, в Долине Тишины, когда вводил «Дексу» самому себе.
Буран трепал стены палатки и не собирался униматься.
«Где же Речунга носит? – Алексей сделал укол и прислушался. Сознание его прояснилось и тело немного согрелось. – Ничего! Мы на семи тысячах, мы выбрались из зоны смерти, значит точно не умрем. Мы сделали это! Мы спустились! Если просветленный дедушка сидит где-то рядом в медитации почти месяц, то уж мы как-нибудь переживем одну ночь!»
И поскольку сознание Алексея прояснилось, он принял единственно верное решение, чтобы пережить ночь наверняка – он сел, скрестил ноги, выпрямил спину и стал практиковать тумо.
«Как всё вовремя, – подумал он, прежде чем мысли полностью сосредоточились на пылающем золотом лотосе в стопах. – Где бы ты ни был, ты научил меня медитации, ты спас нам жизнь! Спасибо тебе, Речунг!»
***
Свежее апрельское утро в монастыре Тенгбоче пронизало протяжное пение труб. «Оооммм!» – вибрировал воздух, призывая к молитве.
Монахи, крестьяне, туристы и альпинисты потянулись на утреннюю пуджу.
После церемонии лама Гулу прочитал проповедь.
Алексей сидел в сторонке, прислонившись к стене, украшенной тханками, и дремал с умиротворенным блаженным видом.
«Бодхи – просветление, саттва – сущность, – сказал лама Гулу. – Таким образом мы видим, что бодхисаттва – это тот, кто обладает просветленной сущностью. Такое существо осознало в полной мере наличие у себя и всего живого природы Будды, и стремится реализовать эту природу. Такое стремление выражается в четырех великих клятвах бодхисаттвы. Их также называют широкими клятвами. Послушайте, впитайте и пусть Будды всех миров защитят вас в этой и следующих жизнях!
Сколь бы ни были многочисленны живые существа, я клянусь, что спасу их всех! Как бы ни были многочисленны земные привязанности, я клянусь, что освобожусь от них всех! Как бы ни были многочисленны пути Будды, я клянусь, что пройду их все! Сколь бы ни было глубоко ануттара-самьяк-самбодхи [39], я клянусь, что постигну его!
Второе звучание широких клятв таково: спасать тех, кто еще не спасен; успокаивать тех, кто охвачен страхом; помогать достичь просветления тем, кто еще не просветлен; привести к нирване тех, кто еще не достиг нирваны».
«Спасать, помогать, просветлять, – мысленно повторял Лёха и улыбался. – Всё понятно, всё ясно!»
«Единожды осознав буддовость всего живого, бодхисаттва никогда не свернет с пути дхармы, – продолжал лама Гулу. – Он прервал круг перерождений, страданий и смертей, и перешел на тот берег. Бодхисаттва достиг нирваны и добровольно возвращается в сансару из сострадания к живым существам и ради их спасения. Если каждый человек осознает свою истинную природу, в насилии не будет никакой нужды и никакого смысла».
Видение поменялось. Алексей сидел за столом в доме бабушки в селе Обрыв, а бабушка Аксинья, одетая в длинное платье, красные бусы и фартук, сидела в медитации. Снег залепил окна и раскрасил узорами, похожими на мандалы. На темной пустой улице бушевала метель.