Однажды на исповеди мне пришлось рассказать о своих впечатлениях по поводу этого недетского взгляда. Батюшка только глубоко вздохнул и почему-то шепотом сказал: «Да, болезный отрок, что тут поделаешь. Если его из храма выгнать, так он не только глазами, но и весь почернеет. А ты вот что, как увидишь его, так помолись о его помиловании. В крещении назвали младенца Владимир, а при рождении ему дали имя Вил, прости Господи, паки и паки».
И вот после исповеди, причастия и отпуста, отрок Владимир приближается ко мне и, смачно жуя просфору, вонзает стальной клинок аспидно-черного цвета мне в лицо. По его лицу отличника престижной школы блуждает наглая усмешка. В глубине сердца вскипает Иисусова молитва с окончанием «…помилуй болящего Владимира» и окружает меня горящим обручем, только ни в поведении, ни в облике мальчика ничего не меняется. Он по-прежнему жует, держит меня будто на привязи на дистанции вытянутой руки, наконец, делает глоток, запивает «теплотой» из позолоченной чашечки, ставит ее на поднос выносного стола… Я стою как истукан и держу молитву.
Несколько секунд ожидания растягиваются наподобие резиновой петли из конструктора авиамодели из магазина «Юный техник». Вспомнился такой же «болящий» мальчуган, по кличке Шпиндель, который толкал старшеклассника, а когда тот насмешливо одергивал юного хулигана, тот предлагал пройти с ним за угол школы. Если старшеклассник соглашался и «проходил», на следующий день его обычно видели в черных очках, закрывающих синяк под глазом. Да, его там избивали взрослые драчуны, которым Шпиндель поставлял жертвы на убой. В ту минуту я вполне осознавал, что ничего хорошего от этого Вовы ждать мне не приходится, только по благословению священника молился и был уверен, что всё, что ни случится в дальнейшем, должно произойти по воле Божией, а потому был спокоен, как смертник перед расстрелом.
Итак, болящий мальчик Владимир, за помилование которого я усердно молился, улыбнулся мне и сказал: «Пожалуйста, помогите мне. Пойдемте за мной, я все вам покажу!» и мы вышли из храма. Как же не помочь юному брату во Христе! По улице расходились улыбающиеся причастники, их вежливо пропускали автомобилисты на неуправляемом переходе, с высокого синего неба светило солнце и где-то в кустах пели невидимые птицы. А мальчик, не оглядываясь, видимо, уверенный в исполнении своего указания, чуть подпрыгивая от распирающей юношеской энергии, вёл меня на заклание, как послушного ягненка, а я шел и шел за ним, упрямо держа молитву между умом и сердцем.
За углом кирпичного забора я не увидел традиционную группу полупьяных хулиганов, я вообще никого не увидел. Пока оглядывался, даже мальчик исчез, зато на пустую скамейку у забора под липой упала косая черная тень. Я проследил от вершины тени к ее истоку и даже не удивился, обнаружив стоящего в трех метрах от меня моего закадычного черного человека. Он присел на скамейку, скользнул белым платком по деревяшкам, убедился в чистоте и откинулся на спинку. Жестом пригласил и меня сесть рядом, я продолжал стоять, рассматривая его сверху. Мой настырный преследователь как всегда был одет с иголочки во все черное и, если бы не холодный взгляд глаз цвета адской бездны, наверняка нашлось бы немало дам, согласившихся пойти за ним хоть на край света.
– Я же обещал тебе, Андрей, что всё у нас с тобой впереди, – произнес он медленно, чуть на распев, как маньяк, растягивая удовольствие от наблюдения страха жертвы.
– И охота тебе время со мной терять? Я же обещал: ничего ты от меня получишь.
– Давай напомню, – обаятельно улыбнулся элегантный господин. – Я обещал не допустить тебя до пострига. Ненавижу монахов!
– Что, достали они тебя? – посочувствовал я. – Как твой друг Шариков говаривал: уж мы душили-душили, душили-душили… А они всё постригаются да рукополагаются…
– Всё! Шуткам конец! – прошипел черный, пахнув на меня холодом тартара. – Тебе предложили постриг и даже назначили дату. Отвечай: ты согласился? Да? Нет?
– А моего согласия в этом деле не требуется. Это воля Божия, а я ей смиренно по-христиански подчиняюсь. Всё просто. В назначенный день я возьму на себя канонические обеты и стану монахом, потом иеродиаконом, и чуть позже – иеромонахом.