А в утешение тебе – еще вот эта сакральная прозрачность твоей души для той немыслимой красоты небесной, которую не решился описать великий оратор, красноречивый апостол Павел, от благодати Божией, которая, пройдя сквозь призму твоей личности, рассыпается многоцветной радугой ярких лучей, в которой парит, купается душа человека досыта, замирая на пике усталости, превращаясь в конце концов в тихое пламя церковной свечи.
Таня, Пастернак и свет
Вечером случилось нечто необычное. Нервно звякнул азбукой Морзе сигнал бедствия SOS: три коротких – три длинных – три коротких звонка, я поспешил в прихожую: надо же кого-то спасать! Рывком открыл тяжелую дубовую дверь с многослойной обивкой – и вот те сюрприз. Бочком просочилась Таня, румяная от смущения, с подозрительно блестящими глазами, с хрустящим пакетом в руках.
– Можно зайти? – спросила она с опозданием, меняя босоножки со стразами на домашние тапочки с помпоном.
– Попробуй, – тихо промолвил я, не зная как себя вести. Всегда теряюсь в обществе энергичных женщин, чем они довольно часто пользуются. Так же, наверное, растерялся праотец Адам, когда к нему с надкушенным фруктом подошла Ева и сразила наповал фразой: «Я уже отведала – очень даже вкусно, и ничего страшного, теперь ты попробуй!»
В моей комнате она оглянулась и протянула:
– Да-а-а-а, как всё запущенно!
– А вот по этому вопросу я бы поспорил. По мне, так всё лежит на своих местах, в темноте руку протяну – и сразу найду, что нужно. Может быть поэтому, сюда женщины не ходят. Во всяком случае, ты за многие годы – первая, кто переступил порог.
– Прости, не хотела тебя обидеть.
– Да вы никогда не хотите, а всё равно почти всегда получается.
– У тебя плохое настроение?
– Только что было нормальное. Просто ты меня ошеломила. Прости. Заходи, вон там, в углу есть кресло, можешь приземлиться.
– А это куда? – распахнула она пакет из женского бутика, в котором обнаружилась стеклянная ёмкость темно-синего цвета, коробки с блюдами на вынос из ресторана, полубагет и огромное яблоко (куда же без него!).
– А тут под книгами, если аккуратно переложить их на подоконник, можно обнаружить столик марки «ломберный, складной, выпуска середины девятнадцатого века».
– Тащи тарелки, фужеры, нож и вилки, – приказала она, смягчив динамичный напор улыбкой.
На кухне сидел за столом Вовчик, он же Назарыч, с кряхтением потроша старинные круглые часы фирмы «Мозер». Мастер на все руки не поднял глаз, пока не добился тихого протяжного «бо-о-ом».
(Только недавно Господь освободил меня от агрессии прежней жены, и вот – снова здрасьте вам – новая жена всё с той же старой напастью. Её энергия смутила и заставила обороняться. А может всё-таки показалось? Может, ты настолько одичал в своей деревне средь молчаливых берез и застенчивых селянок, что нормальные отношения со столичной дамой тебе кажутся невесть чем? В любом случае, Таня – твоя старая знакомая, и уже поэтому имеет несколько больше прав на проявление своеобычной общительности. Ладно, дикарь, ладно, подлый трус, ты раньше-то времени не паникуй и, как учили Отцы святые, никогда не доверяй спонтанным душевным реакциям.)
– Ага, задышали! – воскликнул мастер, оглянулся на меня и выпалил: – Приветик, гражданин начальник, я так и знал, что ты бабник. А они мне: ничего подобного, он мужчина с понятием. А я как глянул на тебя – сразу понял: такой молодой, богатый и ужасно красивый своего не упустит. Меня не надуешь!..
– А вот на эту тему я мог бы поспорить… – снова смутился я.
(Ну вот, и «человек со стороны» заметил некую дрожащую муть во мне, а значит и в моем отношении к Тане. Впрочем, и старик вполне может ошибаться, не забывай о его застарелом алкоголизме и зависимости от тебя, как хозяина жилья, а что может больше польстить мужчине – с точки зрения пьющего старика-зека – чем признать его бабником!)
– Ладно, расслабься, Назарыч никому не скажет. Не язык – а чистая могила. А часики-то еще потикают, еще побумкают! Фужеры у Никиты возьми, у него хрустальные. А нож у меня – башку смахнешь и не заметишь – трофейная немецкая финка.