Чуть больше времени потратил на Никиту – бывший бандит, которому авторитетное начальство поручило «тему» максимальной легализации доходов, полученных не вполне законными средствами. «Под него» открыли фирму, имеющую широкий спектр услуг от производства, включая ремонт, торговлю, до адвокатских и даже ритуальных – всё законно, прилично, комар носу не подточит. Никита восстановился в университете, который бросил, когда их группировка стала зарабатывать крупные деньги. От собратьев по оружию отличался трезвомыслием, осторожностью, носил кевларовый бронежилет, одевался в строгие костюмы и владел неплохим словарным запасом. Жалел сирот, инвалидов, стариков, часто раздавал милостыню, помогал семьям бойцов, убитых на разборках. В настоящее время перед ним стоит задача стереть из лексикона, жестикуляции, привычек криминальные рудименты и превратиться в добропорядочного бюргера.
Самой таинственной легендой обладал Владимир Назарович, он же Вовчик, он же Назарыч, он же Дед. За его спиной колесом, подобно крыльям, беспокойно трепетали две «ходки»: одна – за взлом палатки с целью неурочного приобретения спиртного «ввиду горения труб и предобморочного состояния», другая – за нанесение лёгких телесных повреждений бывшей супруге вследствие обличения данной гражданки в подлой измене со слесарем-сантехником из коррумпированного ЖЭКа. Оба срока завершились «условно досрочным», потому как осу́жденный производственную норму перевыполнял, вдохновенно писал за всех юридически грамотные прошения, а в тюремном храме служил алтарником и даже произносил с амвона проповеди с цитированием по памяти из святых отцов.
Назарыч имел миролюбивый нрав, был начитан, аккуратен, чистоплотен и всю жизнь стремился быть достойным гражданином своей Родины, только с одним условием: своевременного опохмеления ради восстановления здоровья и мира во всем мире. С этим у него было строго – хоть ядерный взрыв под окном случись – а законные пятьдесят с утрева человеку плесни! Жил он на пенсию, подрабатывая где возможно, да еще на милостыню, которую ему не подавал только жадный и бессердечный – такое у него было выражение лица: взглянешь, проникнешься, и вот уж рука сама тянется в карман за кошельком: на, старче, возьми… чем могу… для тебя ничего не жалко. Потому что ты крайне честный человек.
Справа на стене я увидел бледную копию нашего с бабушкой портрета. Спросил, чьих рук дело?
– Это я сделал, – смущенно признался Назарыч. – Думал, тебе понравится. Уж больно вы тут красивые! А я ведь помню твою бабушку. Я жил в соседнем подъезде, пока не посадили. Очень она уважительная женщина была, Царство ей небесное.
– Так это ты, старик, в комнате моей убирался! – озарило меня. – А я-то думал, откуда в нежилом помещении такая чистота и порядок.
– Верно, я, – кивнул старик. – Всё думал, вернется хозяин, заглянет в свою комнатку и обрадуется. Может и не выгонит на улицу, сжалится над униженным и оскорбленным. – И для большей убедительности хрипло всхлипнул, смахивая растопыренной пятерней несуществующую слезу.
– Да что же вы меня за жестокого и бессердечного держите! – возмутился я. – На улицу живых людей выгонять – это же нонсенс!
– Спасибо, гражданин начальник, – хрипло сказал старик и улыбнулся. – Я твоей доброты никогда не забуду.
Ужин завершился на вполне дружеской ноте. Я по очереди обнял каждого и сказал:
– Господа, товарищи, братья и сестры! Мне очень и очень повезло!.. Право же не ожидал встретить в недрах моей жилплощади столь добрых и прекрасных соседей!.. В среду́ которых я – разумеется с вашего разрешения – с превеликим удовольствием!.. Вольюсь в качестве друга и соседа за номером четыре… Так что, если вы не против, возьмите меня к себе, с собой, за себя и всё такое…
Речь оратора, путаная и витиеватая, неоднократно прерывалась долгими и продолжительными аплодисментами. А потом мы вышли во двор и сделали несколько прогулочных кругов по кольцевой дорожке внутри периметра. А ночь, теплая и душистая ночь со звездами, ароматными шорохами и добрым сочувствием – приняла нас в нежные объятия. Никита всё было порывался «загрузить» меня какими-то срочными делами, я же как мог увёртывался, воздавая хвалу беспопечительности, как высочайшему духовному завоеванию человечества.
– А давайте, выбросим календари, часы, забудем про дела, нужду, болезни и непрестанную скорбь всего человечества и просто пойдем встречать пламенеющий восход, взявшись за руки. Так, что там дальше по сценарию? Ага! Выйдем на набережную и станем тихонько напевать задушевные песни о любви и дружбе.